— Не буду, — голос пока еще слушался. — И не отвлекайте меня, пожалуйста. Смесь остывает.

Хвала Интруне, Дарьен внял моей просьбе, замерев идеальной статуей. Я стиснула зубы и сосредоточилась на работе: зачерпнуть, нанести, расчесать. Порадоваться, что перчатка хранит мои глупые пальцы от льнущих к ним прядей. Одернуть себя. И снова зачерпнуть. Нанести. Расчесать.

Наконец, плошка опустела, а я стремительно, словно за мной гналась свора голодных псов, обернула полотенцем голову Дарьена и отошла. Нет, почти отпрыгнула, изо всех сил стараясь не смотреть на шею, которую отчаянно хотелось лизнуть.

— Не трогайте.

Он замер с поднятыми руками и вопросительно приподнял бровь. Даже сидя на полу, без рубашки, со скрещенными босыми ногами и тряпкой на голове Дарьен не выглядел смешным. Он был расслаблен, спокоен, как спящий тигр на кайсанском веере наставницы. Я любила этот веер.

— Испачкаетесь, — сказала я.

Отвернулась, пряча лицо, и зло рванула с руки перчатку. Дыши, Алана. Еще немного и ты скроешься в келье внутренней обители, куда нет хода мужчинам. А потом постараешься держаться от него так далеко, как только возможно. Это ведь несложно. Нужно просто дышать. Перевернуть часы, освобождая белый песок. Сполоснуть гребень. Попытаться оттереть перчатки.

— А где оно растет?

Если не смотреть, можно представить, что разговариваешь с Жовеном. В детстве брат обожал истории о дальних странах.

— Кору привозят из Исмаэльского халифата, — наверное, Жовену понравилась бы сказка о зверях с двумя хвостами. — Уже толченную. Ей хорошо обрабатывать раны или делать припарки от ломоты в костях.

И Дарьен бы понравился.

— И волосы красить?

Голос за спиной. Близко. Слишком близко. Опять я не услышала, как он подошел.

— Да, — я поспешила к бадье, — но мало кто хочет быть рыжим. Вот если бы королевский золотой, как у ее высочества.

— А мне нравится рыжий, — кажется, голос, как и Дарьен, последовал за мной. — Буду как Самханский тигр.

— Кто? — не удержалась я.

Говорят, любопытство погубило кошку. И меня когда-нибудь до могилы доведет.

— Герой одной сказки, — Дарьен таинственно улыбнулся. — Хотите расскажу?

Хочу!

— Нет.

— Она интересная, — его голос истончился до вкрадчивого полушепота. — Очень. Там приключения. И любовь.

“Я люблю тебя”.

Всплеск памяти превратил меня в мертвый камень.

Богиня, зачем он это делает? Ходит за мной, смотрит, улыбается.

Ведь я же знаю. Я же помню.

Я — не она.

Праматерь Керринтрун, почему же ты не позволяешь мне забыть?

— Не стоит.

Я улыбнулась. И удивилась, что губы еще слушаются и голос не дрожит. Тихий, но это можно списать на усталость: в конце концов, я почти не спала. Упала последняя песчинка, приближая час моей свободы. Я подошла к бадье и, собрав в кулак всю волю, позвала:

— Дарьен. Пора смывать краску.

Он подошел и послушно подставил голову. А я сглотнула, подавляя желание прикоснуться, сосчитать проступившие под кожей позвонки, пройтись перебором по укрытым панцирем мышц ребрам. Первая пригоршня холодной воды улетела мне в лицо.

Хватит, Алана! Хватит!

Представь, это больной, которого нужно помыть. Просто помыть. И волосы помочь высушить, потому что Дарьен принялся тереть голову полотенцем, словно лавочник подозрительную монету.

— А запах не уходит, — он поднес к носу мокрые пальцы.

— Это ненадолго, — я аккуратно промакивала уже отливающие медью пряди. — И он помогает от головной боли.

— Но у меня не болит голова, — Дарьен с шумом втянул воздух. Чихнул, поморщился и руку о штаны вытер. — Хорошо волосы короткие, раньше бы пришлось спать на улице.

Раньше? Я едва удержалась, чтоб не произнести это вслух, но сказала лишь:

— Волосы скоро высохнут и запах будет не таким резким.

И отступила, складывая полотенце.

Хвала Интруне, закончила! Теперь одеться и бежать.

— И сохнут быстро, — задумчиво пробормотал Дарьен, — нет, екай с ней, с королевской привилегией, не хочу снова. Пусть Хильдерик сам мучается.

Я замерла на полдороги к кровати, где лежал мой дорожный кафтан. Королевская привилегия? Я не ослышалась? Дарьена не стригли? Совсем?

Я попыталась представить его с длинными, как на портретах покойного короля, волосами.

Порыв ветра бросил в лицо соленые капли. Кричали чайки. Ложился бело-лиловым ковром под ноги вереск.

— А почему у тебя такие длинные волосы?

Ответ проглотила пришедшая с моря тьма.

— Алана?!

Дарьен прыгнул, когда она покачнулась. Успел. Подхватил у самого пола.

Алана поморщилась, словно полумрак комнаты вдруг стал ослепительным светом, но глаз не открыла. Только жилка на шее билась пойманной птицей, и грудь часто поднималась под тонкой рубашкой. И некстати подумалось, рубашка, возможно, та самая. С озера.

— Алана?

Пусть мастер Бао говорил, что с его лапищами никогда не постичь тонкой науки чтения сердечных токов, но девять из двадцати восьми видов пульса Дарьен все же различал. Он присел на кровать и, придерживая на коленях обмякшую Алану, положил три пальца на тонкое запястье. Сначала правое, потом левое. Нахмурился, вслушиваясь в сбивчивый говор сердца.

Усталость и сильная, свидетельствующая, больше не о тяжелой работе, — хотя трудилась она сегодня немало — а о высоком нервном напряжении. Вот этот сбой в верхней части — голова. Наверняка опять разболелась. А в центре?

Тут Дарьен споткнулся — ритм стучал то ли о проблемах с отправлением естественных надобностей, то ли о возмущении половой конституции. Нижний же отдел находился у Аланы в полной гармонии.

А рука под пальцами была тонкой и пахла — Дарьен наклонился — лечебницей, опилками этими красящими и, кажется, вереском. Он поднес запястье к лицу и готов был поклясться, что запах усилился.

Южанка. Дитя вересковых пустошей, пересыпанных, словно яшмой, валунами в пятнах бурого мха. У нее живое лицо, которое Алана прячет под маской учтивости, и строптивые волосы, не желающие оставаться в плену шпилек. А глаза голубые, как горное озеро. Растерянные, недоумевающие, сердитые. Очень сердитые.

— Что?

Она попыталась сесть, и лицо ее стало совсем близко. И губы. Знакомые они у нее какие-то.

— Почему? — знакомые губы вытянулись в незнакомую строгую линию. — Что вы делаете?

— Лечу, — решительно ответил Дарьен, смыкая руки в кольцо.

Теперь не убежит.

И тело ее вот так, на руках тоже было знакомым. Что за екаевы проделки?!

— Лечите? — растерянно пробормотала Алана.

— Лечу. Сами говорили запах этот от головы помогает.

Она покраснела, едва заметно, и впору решить — это лишь игра света на коже. Вот только опущенный взгляд и участившееся биение сердца выдавали ее смущение. И было