Изящные пальцы, уже тронутые дыханием осени, погладили его по руке, и Дарьен склонился, поднося их к губам.

— Я попробую, крестная.

— Вот видишь, — она согрела его щеку теплым прикосновением, — мы еще обо всем с тобой договоримся.

— А это не все?

Он поморщился так, будто только расправился с уроком музыки и обнаружил за ним еще неучтенную изящную словесность. И танцы!

— Завтра на рассвете, — аббатиса сделала вид, что не заметила, — Эльга и Алана примут обеты.

— Зачем?

— Ты же не думаешь, что я позволю облачиться в одеяние послушниц просто так? — удивление на ее лице было таким явным, что Дарьен не стал отвечать. Хотя именно так он до этого момента и думал. — Это не маскарад, Дарьен! Разумеется, когда мы прибудем в столицу, я освобожу их.

Внимательно изучая узор из яблоневых лепестков под ногами, Дарьен попытался вспомнить, какие обеты приносят монахини, но память отозвалась лишь занудным голосом учителя, от которого неизменно клонило в сон или, наоборот, тянуло учинить какую-нибудь шалость.

— Назовите обеты Аланы?

— А Эльги? — аббатиса многозначительно приподняла бровь.

— Вы же сами просили не вмешиваться.

Крестная остановилась, посмотрела на него пристально, с легким пытливым прищуром и отчего-то строго сказала:

— Повиновение, не стяжательство, целомудрие, — последнее слово она выделила.

Еще один белый лепесток качался на ветру хрупкой лодочкой. Дарьен подставил ладонь, позволяя скитальцу обрести надежную гавань.

— С одним условием, — начал он, гася назойливое, словно голодный комар, раздражение, — в дороге указания Алане даю я.

— Она будет послушницей моей обители, — с нажимом произнесла аббатиса.

Комариный писк превратился в грохот барабанов-тайко.

— Задача Аланы, — начал Дарьен и с удивлением поймал себя на том, что разум отзывается спокойной сосредоточенностью. Как перед дракой.

Семь демонов Дзигоку побрали бы эти кареты!

Он тряхнул головой и тяжело посмотрел на женщину, которой всегда безмерно восхищался.

— Задача Аланы — доставить Эльгу в столицу. Я ценю вашу мудрость, крестная, и не буду вмешиваться в воспитание Эльги. Но дорога, как вы сами сказали, — моя ответственность, а контракт Аланы обязует ее принять все необходимые меры. Все. Солгать, подкупить, убить. Она должна быть свободна в своих действиях. Поэтому или вы обещаете мне, что не будете отдавать приказов Алане, или никаких обетов она не принесет.

Они смотрели друг на друга еще несколько мгновений, а потом аббатиса первой отвела взгляд.

— Признаться, — задумчиво пробормотала она, — я полагала, ты возражаешь против ее обета целомудрия.

У Дарьена вытянулось лицо.

— Вы думаете, мы любовники?

Он покрутил эту мысль, словно деревянные шарики для тренировки пальцев.

А ведь есть в ней что-то такое. Притягательное.

— А разве нет? Да, ты говорил о контракте, но во время трапезы я заметила, что отсутствие Аланы тебя обеспокоило. Весьма обеспокоило.

Цепкому, как абордажный крюк, взгляду сестры Марии-Луизы позавидовал бы любой брат-дознаватель.

— Вчера вечером, — процедил Дарьен, — она упала в обморок от усталости.

А он слишком отвлекся, чтобы отвести ее в госпиталь. Хотя наверняка следовало бы.

— Алана не моя любовница, — он вспомнил выбоину на сто пятьдесят третьей ступени, — и я не понимаю, — а на двухсотой была светлая прожилка, — какое это, вообще, имеет значение?

Трехсотая переходила в мощеную дорогу, которая тянулась до резных ворот школы, украшенных изображениями тигра и дракона, похожего больше на усатую змею с четырьмя лапами.

— Я не хочу, чтобы в дороге Эльга видела что-то неподобающее, — мягко пояснила аббатиса. — Особенно от того, кого пока считает идеальным.

— Пока?

— Ты ведь еще не просветил ее, что кансоны — это слезливые бредни, а танцы — пустая трата времени?

— А разве нет? — ухмыльнулся Дарьен.

Аббатиса закатила глаза и тяжело вздохнула.

— Ты неисправим. А что до Аланы, кто-то всегда остается присмотреть за больными на время трапезы, скорее всего, сегодня сестра Юстиния выбрала ее. Но обморок, — сестра Мария-Луиза прижала к подбородку палец, — пожалуй, я отменю для нее всенощное бдение.

— Вы хотели, — Дарьен решил, что ослышался, — оставить ее без сна? Перед дорогой?

— И Эльгу тоже. Не понимаю твоего удивления, они ведь могут отдохнуть днем. В карете.

Пришлось раз пять повторить про себя, что сокровище где-то в лотосе. И на яблоню посмотреть — мастер всегда учил находить успокоение в созерцании мимолетной красоты дарованного богами мира. И крестная ведь женщина и может не понимать. И…

Выругался он, похоже, недостаточно тихо.

— Не богохульствуй, — строго сказала аббатиса.

— Не буду, — буркнул Дарьен и сделал глубокий, очень глубокий вдох. — Я понимаю, у вас правила, а мне нужен тот, кто сможет обеспечить вашу с Эльгой безопасность. И поскольку, армией, которая валится с ног от усталости, не воюют, крестная, нам придется найти компромисс.

— Хорошо, — ему показалось или в ее глазах действительно мелькнуло одобрение, — я заменю бдение молитвами, она сможет прочесть их в дороге.

— Благодарю вас.

— А в дальнейшем я буду относиться к Алане просто как… как к охране. Да, именно так.

Аббатиса удовлетворенно кивнула, а Дарьен смотрел на нее, этот сад, спрятанный за толстыми стенами, и думал, как же объяснить, что принимать Алану за обычного охранника глупо. Как приравнивать породистого рысака к тяжеловозу или использовать кастальский кинжал для чистки репы.

— Алана спасла мне жизнь, — начал он, чеканя каждое слово.

Вряд ли те двое подпустили бы его достаточно близко, а увернуться от арбалетного болта удается не всегда. Это Дарьен усвоил на собственной шкуре.

— Я доверяю ей и прошу вас помнить об этом.

Потому что есть раны, которые не затягиваются, и долги, которые невозможно вернуть.

Аббатиса молчала. И смотрела: долго, изучающе, будто видела впервые. Наконец, она похлопала его по руке и сказала с улыбкой:

— Я рада, — и радость эта была как если бы Дарьен верно ответил сложный урок, — что ты научился оценивать людей по способностям и характеру, а не по титулам. Твоему покойному отцу этого, к сожалению, недоставало.

Теперь молчал Дарьен. Дышал, вспоминал про себя всех демонов Дзигоку, думал, так ли нужна эта карета, а убедившись что пальцы, наконец, удалось разжать, повернулся и заглянул в знакомые с детства зеленые глаза.

— Крестная, пожалуйста, не делайте так больше. Никогда.

— Как? — удивленно спросила аббатиса.

— Не устраивайте мне проверок. Я давно уже не ребенок.

Она вздрогнула и отвела взгляд.

— Вижу. Теперь вижу. Но, — ее улыбка была тоскливой,