Через четыре дня после Лукницкого Скрябина совершила такую же поездку. С ней вместе ехали: 74-летняя мать, ослабевшая так, что, казалось, не выживет; 60-летняя няня с опухшими ногами, едва способная ходить; 16-летний сын Дима, страдавший дизентерией, и ее младший ребенок, 5-летний Юра.

6 февраля Скрябина встала рано и отправилась в булочную за хлебом. Вернувшись в свою коммунальную квартиру, она узнала, что умерла бывшая хозяйка этой квартиры Анастасия Владимировна. Но ничего не поделаешь, пришлось уезжать, как планировалось. В колонне было 3 грузовика, уезжало 30 человек. На морозе три часа ждали одну семью – начальника госпиталя. Когда они наконец появились, вид их поразил Скрябину – жена была наряжена, словно собралась на бал, с ней были две здоровые девочки в подростковом возрасте и еще одна девочка с няней. Было видно, что страдать им особенно не пришлось.

Наконец колонна тронулась в путь – Знаменская улица, мимо Кирочной, Таврического сада, Педагогического института, Смольного, через дачные районы – к Ладоге. А затем начались мучения. С грузовиком что-то случилось, он застрял на льду, между тем наступали сумерки. Шофер несколько часов возился с машиной. К счастью, имелся большой запас бензина, с его помощью развели костер, согрелись. Лишь к 10 часам вечера прибыли на противоположный берег, и никто не знал, куда идти, где поезд и когда он отходит. Ночь была бесконечным мучением. Шофер устроился в крестьянской избе, а эвакуированные остались в грузовике. Дима к этому времени так ослабел, что пришлось его оставить в больнице в Войбокало. С двумя старушками и 5-летним Юрой Скрябина пыталась найти место в переполненном поезде, но мест не было, пришлось им сидеть на чемоданах. И в то время когда они сидели так, изможденные и заброшенные, супруга начальника госпиталя вытащила жареных цыплят, шоколад, порошковое молоко и стала кормить своих детей. А у Скрябиной для Юры только эрзац-хлеб. Судорога перехватила горло, и не от голода, о нет!

Поезд медленно шел сквозь ночь, временами останавливаясь. Кто-то подходил к вагону на каждой остановке и, стуча молотком в дверь, спрашивал: «Мертвые есть? Выбрасывайте их отсюда!» Во время долгих остановок иногда давали еду – суп и кашу. Но – может быть, эвакуированные отвыкли от еды – у них начались желудочные болезни. Эти мучения продолжались четыре дня, Скрябина поняла, что дальше ехать не может, придется ей высаживаться вместе со своими беспомощными спутниками. В Череповце они сошли с поезда. К этому времени уже свалилась мать, к тому же была надежда узнать что-нибудь о Диме, оставшемся в больнице в Войбокало. И вот они сошли с поезда, вокруг сугробы, а местные жители удивляются тому, что они так поступили – ведь в Череповце страшный голод. Наконец Скрябина с большим трудом отыскала крохотную, грязную комнатушку – здесь ленинградцев все боялись: такие голодные, такие больные. Пришлось поместить маму и бывшую няню в холодную, чудовищно грязную больницу. Там им становилось все хуже. Однажды они сообщили Скрябиной, что умерли ночью молодой инженер и его жена. В тот же день умерли четверо студентов, которых привезли в больницу поздно вечером и положили в коридоре. На местном рынке не было никаких продуктов, лишь клюква, собранная на болоте. Но Скрябина выменяла у крестьянки за шерсть четыре картофелины. А 27 февраля умерла в больнице ее мама, похоронить не было возможности, никто этим больше заниматься не хотел, просто сваливали трупы у кладбищенских ворот.

И вдруг в середине марта настоящий проблеск счастья (взволнованный, со слезами разговор на станции с каким-то бойцом из госпитального поезда), и она нашла сына Диму. Вместе с Юрой и старой няней они сели в этот поезд к Диме и уехали из Череповца. Спасена семья. Поезд повез их за Вологду и потом в Горький.

Заканчивался февраль, условия эвакуации постепенно улучшались. Меньше времени теперь уходило на дорогу между Ленинградом и Борисовой Грядой – 5–6 часов, пересадка с поезда на грузовики и автобусы занимала 1,5 часа, переезд Ладоги – 2–2,5 часа (хотя в снежную бурю иногда уходило 7 часов). С 22 января до 15 апреля через Ладогу перевезли в общей сложности 554 186 человек, в том числе 35 713 раненых красноармейцев.

В конце февраля Вера Инбер с делегацией поехала через Ладогу в штаб Федюнинского. Ехали в грузовике с деревянными бортами и брезентовым верхом. Сзади грузовик был открыт. Сидели на деревянных скамьях, было очень неудобно, холодно, мучительно. Она еле осталась жива. За несколько дней до этого, в Ленинграде, она отправилась читать стихи морякам и по дороге упала в обморок.

Через Ладогу переправились за 1,5 часа, хотя вся поездка из Ленинграда до штаба Федюнинского в Гороховце заняла 13 часов. На восточном берегу она увидела коз, собак, живых цыплят – впервые за долгие месяцы. Это было чудо. Она услышала, что люди поют, в Ленинграде никто не пел с самого начала зимы. Люди ходили быстро, глубоко вдыхали морозный воздух, от их дыхания шел пар. Щеки румяные, пылающие. А Вера Инбер и ее попутчики словно бледные тени, медлительные, говорящие шепотом.

В Жихареве был страшный пожар. Нацистские бомбардировщики атаковали полевые склады, подбили огромную цистерну с керосином и состав, перевозивший уголь. Такого пламени она не видела никогда – багровое, малиновое, желтое, дым такой густой, что воздух под ним прогибается.

Ладога казалась бескрайней ледяной равниной, все в снегу, как на Северном полюсе, – ледяные ограды, ледяные огороженные участки, ледяные круглые эскимосские юрты для зенитчиков, ледяные позиции для зенитных орудий. Всюду снег. Повсюду белизна.

Вдоль дороги останки мертвых машин, ставших жертвами нескончаемого потока припасов. День и ночь движение – безостановочное, быстрое и упорядоченное, неослабевающее, несмотря на фашистские самолеты, на ладожские метели, несмотря на то, что температура снижалась до минус тридцати – сорока градусов.

Да, Ладожская дорога налажена. Непрерывный поток продуктов и топлива хлынул в Ленинград. Людской поток устремился из Ленинграда.

Вера Инбер сидела в блиндаже командира дивизии. Было тепло возле железной печурки, и на двух-трех пробившихся сквозь земляные стены березовых ростках появилось несколько нежных листочков. Когда провозгласили тост за освобождение Ленинграда, комиссар сказал: «Жить или не жить – вопрос не в этом. Наша жизнь принадлежит Ленинграду».

Смерть, смерть, смерть

5 марта Павел Лукницкий вернулся из 54-й армии в Ленинград физически и духовно окрепшим. Он почти сразу поехал домой. В сумерках в Чебоксарском переулке навстречу