апреля 1932 г. с неприкрытой угрозой в адрес своего министра, заявив, что рейхсвер не смирится с запретом.

В тот же самый день Гинденбург вызвал к себе командующего сухопутными войсками генерала фон Хаммерштейна, не проинформировав об этом Грёнера. Хаммерштейн, еще неделю назад энергично защищавший запрет СА, передал рейхспрезиденту по его требованию материалы о Рейхсбаннере, которые большей частью состояли из газетных сообщений от 15 апреля, источником которых, в свою очередь, было отделение вермахта в министерстве рейхсвера. Гинденбург посчитал эти скудные материалы настолько вескими, что тотчас же в письменной форме потребовал от Грёнера, чтобы тот поступил с организациями, по своей природе схожими с СА и СС, так же, как и со структурами национал-социалистов. Гинденбург действовал в этом случае через голову рейхсканцлера, который 14 апреля отбыл в Женеву на конференцию по разоружению. Это противоречило действующему праву еще и потому, что рейхспрезидент получил эти материалы из рук в руки от командующего сухопутными войсками без предварительно разрешения министерства рейхсвера. Наконец открытым афронтом в отношении Грёнера и правительства в целом было то, что Гинденбург передал свое указание прессе прежде, чем оно достигло главного адресата.

К моменту получения Грёнером 16 апреля соответствующего письма, он уже предварительно условился с Карлом Хёльтерманом, руководителем Рейхсбаннера. Тот отмел все обвинения в том, что его союз посвятил себя военной подготовке, а помимо этого, заявил о своей готовности теперь, когда опасность путча очевидно ослабла, отправить в отпуск элитные подразделения Рейхсбаннера — Шутцформатионен, коротко называвшиеся «Шуфос». На основании этого согласия и данных разъяснений Грёнер заявил, что ни Рейхсбаннер, ни «Стальной шлем» не занимаются военной подготовкой, и если Рейхсбаннер в последние месяцы отреагировал на выступления СА усилением своей организации, то он, конечно же, в самый короткий срок аннулирует эти шаги. Вслед за этим последовало заявление министра рейхсвера, которое практически не обратило на себя внимания общественности: Грёнер выступил с идеей образования единой, охватывающей всю немецкую молодежь, спортивной организации, которая однозначно предназначалась для выполнения полувоенных задач и создавать которую имело смысл только в том случае, если она подразумевалась как первый шаг на пути формирования милиции или даже возврата ко всеобщей воинской повинности.

Так как Рейхсбаннер выполнил обещания Хёльтермана и тотчас же распустил «Шуфос», правительству рейха легко удавалось выдерживать свою новую политическую линию. 23 апреля Брюнинг и Грёнер встретились на Бодензее (канцлер вернулся из Женевы, чтобы на следующий день проголосовать в прусском анклаве Ахберг на выборах в ландтаг) и пришли к единому мнению — ничего не предпринимать в отношении Рейхсбаннера. Ноу Гинденбурга это решение, о котором Грёнер отчитался 26 апреля, отнюдь не вызвало восторга. Поддержанный своим статс-секретарем Мейснером, Гинденбург потребовал санкций в отношении Рейхсбаннера в случае, если «Шуфос» будут сформированы заново.

3 мая 1932 г. правительство, снова заседавшее под председательством Брюнинга, попыталось сделать шаг навстречу рейхспрезиденту. Было принято решение о принятии чрезвычайного постановления, ставившего все полувоенные союзы под надзор имперского министерства внутренних дел. Другой декрет незамедлительно запрещал деятельность всех коммунистических союзов вольнодумцев, тем самым выполнив одно из требований церковных кругов, которые Гинденбург стремился привлечь на свою сторону. Рейхспрезидент подписал оба декрета, однако первый — с большим предубеждением. Он воспринимал как несправедливость то, что правые формирования оставались целиком под запретом, а левые союзы лишь ставились под контроль МВД.

Правительство Брюнинга, уступив натиску федеральных земель и пойдя на запрет СА и СС, сместило баланс сил немного влево, тем самым сделав обратное тому, что от него ожидал Гинденбург — существенной корректуры политического курса вправо. Таким образом, мысль о смене правительства витала в воздухе. Но Брюнинг еще должен был выполнить важнейшую внешнеполитическую задачу: представлять Германию на предстоящей конференции по вопросу репараций в Лозанне, на которой он, без сомнения, имел больше шансов на успех, чем канцлер из рядов «национальной оппозиции». Поэтому Гинденбург полагал, что время отставки Брюнинга еще не пришло. Вследствие этого запрет СА пока оставался в силе{503}.

Спустя две недели после второго тура выборов рейхспрезидента большинство немцев были призваны снова отправиться к избирательным урнам. 24 апреля 1932 г. состоялись выборы в ландтаги Пруссии, Баварии, Вюртемберга, Гамбурга и Анхальта. В последние дни предвыборной борьбы во многих местах опять произошли тяжелые столкновения, в первую очередь между национал-социалистами и социал-демократами. В Мюнхене подразделения СА22 апреля организовали побоища, чтобы сорвать предвыборные собрания с участием начальника берлинской полиции Гржезинского. Этот социал-демократ еще 7 февраля бросил вызов национал-социалистам, заявив, что Гитлера следует выгнать из Германии хлыстом. В этот же день, 22 апреля, под предводительством пьяного вдрызг депутата рейхстага Роберта Лея национал-социалистами после митинга был избит в своем кёльнском отеле Отто Веле, получивший в результате травму гортани. 26 апреля суд первой инстанции Кёльна выдал ордер на арест депутата — национал-социалиста.

Прусский ландтаг на своем последнем заседании 12 апреля принял чреватое последствиями решение: большинством голосов правящих партий были изменены процедурные правила. Ранее для выборов министра-президента во втором туре предусматривалась перебаллотировка между двумя кандидатами, получившими больше всего голосов, т. е. для победы было достаточно набрать относительное большинство. В результате внесенных изменений теперь для победы во втором или каждом следующем туре требовалось набрать абсолютное большинство голосов.

Результатом стал конструктивный вотум недоверия[55]: ландтаг теперь мог сменить находящегося в должности министра-президента, только избрав его преемника большинством голосов. «Форвартс» с поразительной ясностью дала понять, к чему стремились инициаторы этих изменений со стороны социал-демократов: в случае, если после 24 апреля возникло бы «негативное большинство» из представителей «национальной оппозиции» и коммунистов, то только от КПГ зависело, захочет ли она путем молчаливого попустительства сохранить у власти правительство правого меньшинства{504}.

Выборы в ландтаги 24 апреля, как и ожидалось, повсеместно принесли национал-социалистам увеличение числа полученных голосов. В Пруссии, Вюртемберге, Гамбурге и Анхальте НСДАП стала самой сильной партией, только в Баварии БФП сумела обеспечить себе минимальное преимущество в два места. Коммунисты также сумели, за одним исключением, увеличить долю своих избирателей, в то время как социал-демократы и некатолические буржуазные партии подсчитывали серьезные потери. Исключением был Гамбург, где последние выборы в парламент прошли всего лишь за семь месяцев до этого: здесь СДПГ и Государственная партия прибавили в количестве голосов, в то время как КПГ завершила эти выборы с существенно более плохими результатами, чем во время предыдущих. Но в сравнении с последними выборами в рейхстаг в сентябре 1930 г. социал-демократы и некатолические буржуазные партии должны были смириться с потерей голосов во всех федеральных землях, а коммунисты — во всех, за исключением Баварии. Победитель был только один — национал-социалисты. Правда,