Дорога вилась среди полей и кустов. Раньше здесь всё было распахано и засажено — картошкой, цикорием, горохом, люцерной. Осенью в окрестные деревни, тогда еще жилые, свозили студентов. К студентам, а точней к студенткам, вечерами наезжали нагловатые загорелые аборигены в рубашках, завязанных на пупе. Случались драки, романы — жизнь кипела.

А потом всё прекратилось — не сразу, но за несколько лет.

То, что переживал весь мир сейчас, в этих местах произошло уже давно.

Вылежайка, Росцыно, Тормосово — дорога проходила возле этих деревень, а мои спутники их даже не замечали. И не удивительно: въезд в Вылежайку зарос, лишь копаный для совхозного стада пруд да столбы без проводов обозначали, что здесь когда-то жили люди; от Росцина и Тормосова вовсе никаких следов не осталось — только здоровенные, поломанные ветрами вётлы стояли.

— Это и есть твоя деревня? — спросила рация, когда впереди показалось Николкино: шесть изб разной степени сохранности, развалившийся сруб сельмага, прудик, окруженный кустами.

— Нет. Моя деревня дальше.

— А может тут остановимся? Хорошее, вроде бы, место.

— Плохое место, — ответил я. — Реки нет, лес далеко, местность открытая, шоссе близко. Нам еще километров десять осталось проехать. Потерпите.

«Десять» — это я несколько преуменьшил.

— Ну, тебе виднее, — не стал спорить Димка.

Николкино мы не проехали — проползли. Я всё ждал, что на шум моторов кто-нибудь выглянет — не человек, так зомби. Год назад в двух домах на окраине еще жили бодрящиеся старики. Что с ними случилось теперь?

Я так и не решился остановить машину. Успокоил себя мыслью, что через пару дней обязательно сюда вернусь: за картошкой, за вещами, за домашней живностью. И если сейчас со стариками всё в порядке — они дождутся, им не привыкать.

Только я не верил, что с ними всё в порядке.

Иначе бы они вышли.

Или хотя бы выглянули.

Тихо заплакала Оля. Я хотел спросить у нее, что случилось, но подумал, что более глупого вопроса и быть не может, и промолчал, даже оборачиваться не стал.

Путешествие наше близилось к концу.

Последний участок пути нам предстояло пройти пешком, но об этом кроме меня никто пока что не подозревал.

Машины засели там, где я и планировал — в низинке у дубравы, примерно в трех километрах за Николкиными. Димка поначалу лезть в грязь отказался, несмотря на мои заверения, что лужи неглубокие, и дно у них твердое. Пришлось первую топь форсировать в одиночестве — получилось довольно уверенно: машина выгребла колесами на сухое место, я в открытое окно показал большой палец, поманил отставших за собой. Для Димки это был вызов: ну, раз уж «десятка» прошла, значит и «мазда» пройти обязана. Только он не знал того, что было известно мне, — машину следовало вести по самой середине большой лужи — там под водой и жижей скрывалась узкая, в ширину автомобиля, гать — набросанные ветки, сучья и бревнышки. Летом, когда болотце подсыхало, этот настил показывался из воды, поэтому я помнил, как он лежит. А вот Димка решил сумничать и с моего пути свернул — ну и свалился в колею. «Мазда» порычала-порычала, закопалась так, что вода в салон потекла, и заглохла.

Димка ругался долго и громко: когда дверь открывал, когда в ледяную грязь босой вылезал, когда глубину ногой промерял и машину толкать пытался. Пассажиры пока сидели тихо, а я, на сухом пригорке топчась, изображал сочувствие и подавал бестолковые советы.

Без трактора тут было не обойтись, но мы все же сцепили тросом наши автомобили и попытались вызволить «мазду». Я знал, чем закончится это дело. Так и вышло: моя «десятка» скользнула в грубокую грязь и тоже намертво увязла — я даже выбраться не пытался, сразу заглушил двигатель, закрыл окна и вылез наружу.

— Оставим машины здесь, — озвучил я свое давнее решение, как будто оно только что пришло мне в голову. — Сейчас возьмем самое необходимое и двинемся в деревню пешком. А когда обоснуемся на месте, вернемся сюда за остальными вещами, и подумаем, как будем выбираться.

Такая перспектива никого не обрадовала. Но, поскольку иных решений предложено не было, мой план, все же, был принят.

Минут тридцать ушло на сборы. Что взять, что оставить, решал я. Провизия, вода, немного одежды, лекарства из списка Романа, автомобильные аптечки, ножи, фонари, зажигалки, оружие, конечно же, — вещей брали минимум, так как нести их было не в чем — рюкзаков у нас не было. Не оттягивать же руки пластиковыми пакетами? — идти далеко, а еще лежачую Таню каким-то образом надо транспортировать. Я очень кстати вспомнил, как снаряжалась в дальний магазин моя бабушка — у нее специально для этих походов имелись две большие сумки, связанные лямками: одна сума — наперёд, другая — за спину. Я попробовал сделать что-то похожее из тряпичных узлов с собранным барахлом. Получилось неплохо: вес распределен, лямки на плечах почти не ощущаются, руки свободны.

А вопрос с транспортировкой Тани решил Димка. Он, взяв у меня топор, сходил в кусты, вырубил несколько ивовых жердей. Потом из всей нашей одежды набрал футболок покрепче да побольше, пропустил жерди через них, приложил поперечины, связал жесткую раму. Получились пусть и грубые, но носилки. Таня едва на них поместилась, пришлось её привязывать, чтоб не вывалилась по дороге. Она сначала вела себя смирно, но когда сообразила, что мы собираемся тащить её, заартачилась. Впрочем, скоро она обессилела и сдалась. Да и понимала она всё.

Двинулись дружно. Я, Димка и Минтай тащили носилки: двое несут, а один отдыхает, впереди идет, по сторонам поглядывает. Катя и Оля повесили на себя переметные сумы, мной изготовленные. Со стороны поглядеть — натуральные беженцы.

А мы беженцы и были. Лишенцы.

Уставшие, больные, испуганные — пусть и бодрящиеся.

Мы и сотни