метров не прошли еще, а я уже засомневался, что правильно оценил силы нашего отряда. Не верилось теперь, что мы одолеем десять километров весеннего бездорожья. Только и успокаивал себя тем, что ничего страшного случиться не должно: ну, свалится кто-нибудь на половине пути, откажется идти дальше. Ну, разведем огонь, встанем лагерем, передохнем, перекусим, поспим — всё же кругом родные поля и перелески, а не пустыня какая-нибудь, не арктические торосы.

Опять Оля начала всхлипывать. Она чаще остальных оглядывалась на брошенные в грязи машины. Я попросил Минтая сменить меня у носилок, а сам подошел к девушке, взял её под руку. Я ничего не говорил. Просто шёл рядом. Долго шёл.

Димка было затянул какую-то маршевую песню. Но, слава богу, быстро заткнулся.

Таня заснула. А, может, умерла. Мы боялись проверять.

Катя шагала рядом с Минтаем, что-то рассказывала ему.

Машин уже не было видно.

Раскисшая дорога пошла в гору и сделалась чуть посуше.

— Далеко еще? — спросил меня Димка.

— Да, — ответил я, глядя под ноги. — Еще далеко.

* * *

Сказать честно, мне не хочется описывать этот пеший переход. Я устал от той дороги тогда, и почти так же устал от нее теперь. Мне хочется поскорей завершить эту часть своего повествования, и начать новую историю — историю о том, как и почему я остался один.

Но кое-что я все же напишу.

Расстояние в десять километров мы преодолели за восемь часов. Мы пришли на место, где была деревня Плакино, ночью, в темноте. Я удивляюсь, что мы не сбились с пути и ничего себе не переломали. Последние километры я вел доверившихся мне товарищей практически наугад — дороги здесь уже не было, а ориентиров, чтобы держать направление, в сумерках было не разглядеть. Мы вязли в раскисшей земле. Глиняные вериги на каждом шаге сваливались с наших стоп. Порой мы останавливались просто потому, что кто-то из нас не мог вытащить из грязи ноги.

Это чудо, что мы не уронили носилки, хоть и спотыкались десятки раз.

К нам опять вернулась хворь: мы сипели, кашляли, задыхались. Только Димка был здоров. И он тянул нас всех, когда приходилось особенно трудно. И спрашивал меня — зло, люто:

— Далеко еще?

— Да, — сипел я, зная, что расслабляться сейчас нельзя.

Последний раз он задал этот свой вопрос, когда я уже понял, что мы идем через бывшую деревню, и даже угадывал очертания дома впереди.

Но я дал такой же ответ, что и раньше, потому что — действительно — оставшиеся двести метров — это было очень далеко. Мне показалось, что мы тащились целый час, прежде чем я смог привалиться к бревенчатой стене.

— Всё, — выдохнул я. — Пришли.

Изба оказалась заперта, но выворотить топором прибытые гвоздями скобы было нетрудно даже нам. Дверь заскрипела жутко, из тьмы проёма повеяло нежилым, и мне вдруг представилось, что оставленная людьми изба населена страшными тварями — не зомби и не ограми, а какими-то замшелыми древними чудовищами: виями, банниками, лешими. Вот сейчас мы войдем, двери за нами сами затворятся со стуком, а за печью, под лавкой, в темных углах зажгутся глаза и побегут шепотки, от которых у человека ум за разум заходит…

— Чего встал у порога? Добрались мы в твоё Мудли, давай располагаться.

Димка помог нам с Минтаем опустить носилки. Девчонки уже опасливо заходили в темный дом, выставив перед собой светодиодные фонарики. Тихо вздыхали половицы, отвыкшие от человеческой поступи. Рвалась паутина.

Дом был мёртв.

Мы внесли Таню и закрыли за собой дверь, сунув в кованную ручку найденный здесь же черенок от лопаты. Мы почти не разговаривали — на это у нас не оставалось сил. И знакомиться со своим новым жильем у нас на тот момент не было никакого желания. Преодолев тёмные сени, тесные от скопившегося тут барахла, мы ввалились в жилую комнату — и вот тут я начал отрубаться.

Помню, как мы укладывали на пыльний старый диван Таню.

Помню, как трудно и долго кашляла Оля, сидя в углу на огромном сундуке.

Помню Минтая, лезущего на печную лежанку.

Помню себя, запирающего дверь накидным крючком…

Димка потом нам рассказывал, что мы выключились все одновременно. Он сам еще держался, даже делал что-то: пытался в подтопке огонь развести, принесенные вещи прибирал, нас обходил, укутывал, на теплые подстилки перекатывал, лекарствами подпаивал. Он и уснул за делом: сидел перед печью, подкладывал в огонь поленца, в подпечке найденные, грелся, об ужине думал — тут его и сморило…

Я проснулся под утро и не сразу понял, где нахожусь, — очень уж было тихо, темно и спокойно. Я, испугавшись, попробовал сесть. Боль напомнила мне о пешем переходе, я вспомнил, как мы входили в избу, как запирали за собой двери, — и успокоился…

Тогда я действительно думал, что выбранное мной место безопасно. Я был уверен, что о зомби и прочих чудовищах можно будет забыть. Мне представлялись совсем другие заботы.

Тогда я еще не знал, что ищейки мангусы способны неделями идти по человеческому следу — даже если след этот оставлен машиной. И откуда мне было знать, что мангусы всегда ведут за собой отряды зомби…

Я перевернулся на другой бок, укрылся тряпьем, в комочек свернулся, словно кот, тепло своего тела сберегающий. И уснул.

Через четыре дня нам предстояло обороняться от команд зомби, осадивших наш новый дом.

Но даже если бы мы знали тогда об этом, мы всё равно вот так же бы спали.

9. Год первый. Июнь. Послезимье

Первый год на новом месте был полон испытаний.

Я удивляюсь, как мы не перебили друг друга тогда. Возможно, всё закончилось бы стрельбой, проживи мы вместе еще год, или