Шрифт:
Закладка:
В этот раз «выстрелить» обещал роман «Крестьяне», который Бальзак раз за разом дописывал буквально на коленке. Книга получилась на славу, но Оноре никак не мог её закончить. «Крестьяне» должны были принести не менее четырнадцати тысяч франков, если г-н Жирарден согласится напечатать новинку в своей «La Presse». Жирарден согласился. И даже пошёл навстречу, пообещав платить 60 сантимов за строчку. Плюс двенадцать тысяч франков за отдельное издание «Крестьян», что в итоге могло позволить автору получить двадцать шесть тысяч. Ай да душка Жирарден! Запахло золотом – и Эмиль тут как тут. Прочь обиды, даёшь выгодный контракт!
Бальзак работает, забыв об усталости и полноценном отдыхе. Впрочем, когда у него отдых был полноценный? Так, одна видимость. Отдых – на потом. Завтра. Всё – завтра. Но лучше – послезавтра, ближе к вечеру, сразу после обработки свежих корректур. Работать!..
Ещё об одной книге Бальзака – романе «Модеста Миньон». Это особенная страница в его творчестве: любовный роман в письмах, написанный специально для Евы Ганской. Да и посвятит он его «Полячке». Мало того, именно Эвелина подсказала сюжет. Оноре загорелся.
Общая обстановка на литературном небосклоне не в пользу Бальзака. Среди лидирующих – Эжен Сю и Александр Дюма: «Journal des Débats» уже опубликовал «Парижские тайны», а «La Presse» – «Королеву Марго». На Бальзака смотрят как на окончательно «выдохшегося». «Свергнутому королю» следовало во что бы то ни стало «отвоевать свой скипетр» (Рене Гиз). Именно тогда и появляется «Модеста Миньон». «Journal des Débats» среагировал достаточно оперативно, согласившись опубликовать бальзаковский роман вместе с его «Мелкими буржуа».
Пришлось отложить и «Крестьян» (они так и остались незавершенными), и заключительную часть романа «Блеск и нищета куртизанок». Последняя вещь уже обещана издателю Потте, которому пришлось вместо куртизанок отдать «Онорину».
Всё неплохо, если не вспомнить, скажем, г-на Жирардена. А как же контракт, возмущается издатель, читатели ждут. Ну и деньги, напоминает Эмиль, намеревавшийся и сам неплохо заработать на романах Бальзака. Чуть позже, оправдывается Оноре: немного приболел. Приболел так приболел – не вызывать же больного на дуэль…
Впрочем, вызывать на дуэль никого не пришлось. Вот тогда-то, воспользовавшись паузой, Эмиль де Жирарден и решил сделать ход конём: он отказался печать роман «Крестьяне», предпочтя ему «Королеву Марго» Александра Дюма. Для ранимого Бальзака это оказалось серьёзным ударом; он быстро оценил талант Дюма, который, как и Стендаль, добился успеха там, куда сам Бальзак ещё не добрался, но планировал. Ведь история и криминальная хроника, как он считал, это было исключительно его поле. Порой зависть к успешному коллеге-сопернику, который почти с ходу покорил публику, бывает больнее всего.
«Возможно, у Бальзака были и другие причины для недоброго отношения к Дюма, – предполагает Ф. Тайяндье. – У него вызвал досаду триумфальный успех “Графа Монте-Кристо”. Выбрав современный сюжет, развернув значительную часть интриги в тогдашнем Париже, Дюма прошёл по территории Бальзака. Какую великолепную вещь мог сделать из этого сюжета он сам! Этот знаменитый иностранец, баснословный богач, осуществляющий в Париже свою безжалостную месть, – ведь он само воплощение его собственной, Бальзака, мечты о тайной власти. Есть сведения о том, что Бальзак мечтал сделать из этого сюжета театральную пьесу»{478}.
Нет, Бальзак не завидовал. Просто ему было очень неприятно, что кто-то на «его поле» сумел собрать богатый урожай…
* * *
Любой разговор об Александре Дюма (речь, конечно, о Дюма-отце) не может ограничиться двумя-тремя строками. На то и Дюма. Скажем сразу: у Бальзака с собратом по перу были довольно натянутые отношения. Дело в том, что Оноре, вкалывая как вол, не мог не сердиться, когда слышал об образе жизни этого «избалованного судьбой лентяя». И понять романиста можно, ибо, в отличие от Бальзака, Дюма на первый план во всём и всегда ставил собственный комфорт: в еде, в работе и даже… в любви. Завзятый кулинар, он обожал сытно поесть, однако почти не употреблял кофе и пренебрежительно относился к табаку. Даже писал Дюма в зависимости от содержания на разной по цвету бумаге. Так, бумага голубого цвета предназначалась для написания романов, желтого – стихов, а розового – для журнальных статей.
Отчаянный дуэлянт, он участвовал более чем в двадцати дуэлях и любил хорошеньких женщин, вино и задорные песни. Недаром людская молва приписывала этому убежденному холостяку несколько сотен незаконнорожденных детей! Большой шутник Дюма даже к дуэлям относился с определенной долей юмора.
Так, однажды ссора с каким-то офицером привела его к дуэли. Условия поединка были суровыми. При наличии одного пистолета соперники должны были тянуть жребий: кто вытягивал бумажку со словом «Смерть» – пускал себе пулю в лоб. Жребий пал на Дюма. Писатель хладнокровно взял пистолет и, попрощавшись с друзьями, вышел в соседнюю комнату. Вскоре раздался звук выстрела… Каково же было изумление присутствующих, когда они увидели живого и невредимого мастера исторических романов с дымящимся пистолетом в правой руке! «Промахнулся!» – сказал Дюма невозмутимо. Инцидент был исчерпан…
Чудом избежал дуэли с вспыльчивым Дюма и Бальзак. Произошло это так. Не выдержав успехов Дюма в драматургии (его пьесы, в отличие от Оноре, неплохо ставились в парижских театрах), он прилюдно бросил конкуренту:
– Когда я выдохнусь, стану писать пьесы…
– О, уважаемый коллега, – сверкнул глазами Дюма, – в таком случае, вам надо начинать прямо сейчас…
К счастью, всё закончилось лишь словесным поединком.
Русский писатель А. И. Куприн для наилучшей характеристики А. Дюма приводит один из моментов творческого вдохновения известного французского романиста, так поразившего одного из гостей-литераторов из России[163], пришедших к тому в гости: «Дюма, без сюртука, в расстегнутом жилете, сидел за письменным столом, а на коленях у него сидело прелестное, белокурое… создание, декольтированное и сверху, и снизу; оно нежно обнимало писателя за шею тонкой обнаженной рукой, а он продолжал писать. Четвертушки исписанной бумаги устилали весь пол…»{479}
Еще больше поразили писателя слова мэтра о том, что, если бы у него на другом колене сидела еще одна женщина, то он «писал бы вдвое больше, вдвое охотнее и вдвое лучше…»
Возможно, причиной такого темперамента и необузданности чувств явился тот факт, что в жилах Дюма-отца на четверть текла негритянская кровь, так как бабушка писателя была негритянкой – рабыней на знойных плантациях Индии. А толстые губы, курчавая шевелюра, широкий приплюснутый нос и смуглая кожа лишь подчеркивали
