Шрифт:
Закладка:
Всматриваясь в молодого поляка, Оноре невольно сравнивал его с собой, когда был молодым. Эх, как этому парню не хватало влияния зрелой Лоры де Берни: из-за отсутствия должного воспитания в нём не чувствовалось ни знаний света, ни правил поведения. Одно слово – энтомолог; «сумеречная-чешуекрылая-жесткокрылая бабочка, но, надеюсь, не ископаемая».
Посетив в Кёльне цирковых акробатов, они, играючи, представляют себя в образе странствующих циркачей, из-за чего Оноре получает шутливое прозвище Бильбоке, а Эвелина – Атала. Ну, Бильбоке так Бильбоке… Не всё ли равно, если в мире «акробатов» они живут весёлой и беззаботной жизнью. «Дрезден – это голод и жажда, это скудное счастье; это нищий, который накинулся на богатое пиршество богача».
Впрочем, в Дрездене «акробаты» долго не задержались. 11 мая «весёлая семейка» отправляется на воды в Бад-Хомбург, близ Франкфурта. Ещё через пару недель – в Канштадт, пригород Штутгарта, где наслаждаются кулинарными лакомствами местных ресторанчиков.
Находясь наедине друг с другом, Оноре и Ева много размышляют, строят планы на будущее. Для Ганской это самое будущее выглядит довольно туманно. Бальзак более оптимистичен.
– Мы поедем в Париж, – говорит он.
– Ехать во Францию рискованно: подданным Российской империи запрещено пересекать границу «мятежной нации», – возражает Эвелина.
– Всё это пустяки, – успокаивает Еву Оноре. – Я знаю, в Страсбурге самые невнимательные таможенники, они почти не заглядывают в паспорта. Прикинемся родственниками – скажем, вы мои сестра и племянница…
И вот они уже едут в Париж. По пути туда заглянули в замок Лихтенштейн, куда Бальзака с Ганской пригласил граф Гийом Вюртембергский, троюродный брат короля Вюртемберга Вильгельма I. Позже, подъезжая к Парижу, Оноре блаженствовал: кто бы знал, что свидетелем на его свадьбе будет сам принц…
* * *
Квартира на улице Басс, где последнее время проживал Бальзак, Эвелине сразу не понравилась. Здесь всё было вычурно, неуютно и как-то по-холостяцки. И это при том, что спальня, которой так хвастался Оноре, действительно выглядела шикарно. Но всё это меркло с главным: с присутствием в доме другой женщины. Одного взгляда ревнивой (и опытной) польки было достаточно, чтобы понять: в этих стенах у неё соперница. По мнению Эвелины, Луиза Брюньоль вела себя слишком раскованно; в каждом жесте чувствовалось, что истинная хозяйка здесь – именно она. Ганской такое поведение «экономки» показалось подозрительным.
Эвелина какое-то время сдерживалась, но однажды достаточно доходчиво намекнула Оноре о своём желании не видеть эту «кухарку». Бальзак, не зная, как поступить, в растерянности. В этом доме, объясняет он, Луиза ему настоящая опора и помощница: хозяйственные закупки, кухня, прачечная, беготня по типографиям и редакциям газет – всё на плечах этой трудолюбивой женщины, ставшей и кухаркой, и курьером в одном лице. Но Ганскую не проведёшь. Она понимает, что экономка – хранительница многих секретов хозяина, часть из которых касается его личной жизни. И ничуть не сомневается, что между Оноре и нею существовали (или – существуют!) интимные отношения. Последнее Еву бесит больше всего.
Сама Луиза тоже беспокоится: всё шло к тому, что с Ганской ей не ужиться. Хотя именно она занималась поиском парижской квартиры для Эвелины в районе церкви Мадлен. Бальзак просил, чтобы жильё стоило не более трёхсот франков в месяц, было обставлено мебелью и оформлено на имя г-жи де Брюньоль. «…У дам не будет паспортов… Госпожа Ганская хочет теперь, чтобы там и для меня была комната, в которой я мог бы временно поселиться… Надо все это хранить в глубокой тайне… В будущем я во всех отношениях уверен… Анна очень меня любит, и я не сомневаюсь, что в доме будет чудесное и самое сердечное согласие…»{491}
Луиза с возложенным на неё секретным поручением справилась с присущей ей добросовестностью, обставив квартиру (на улице де ла Тур, 18) добротной мебелью и дорогими коврами.
Приезд в Париж стал лишь некой экскурсией, своего рода «рекогносцировкой» места их возможного проживания в будущем. Именно поэтому Ганская решительно отказалась посещать парижские рестораны. Она боялась столкнуться там с польскими эмигрантами из числа аристократов, которые могли бы её узнать.
– Но где же мы будем обедать? – удивился Бальзак.
– У тебя, в Пасси, – ответила, серьёзно посмотрев на любовника, Эвелина. – Да, и эта… кухарка… как её…
– Луиза? – подсказал Оноре.
– Ну да, Луиза. Она мне не нравится. Я хочу, чтобы ты её рассчитал…
– Мадам Брюньоль мне очень помогает, Ева. Луиза живёт у меня уже несколько лет. И если бы не она…
– Повторяю, она мне не нравится…
Ганская настояла на своём: Луиза де Брюньоль была уволена. Правда, не сразу, ведь Оноре по-прежнему нужна было хорошая помощница…
* * *
До конца лета (1845) любовная пара предпринимает длительное путешествие. Сначала по Франции (Фонтенбло и Руан), потом – по Голландии и Бельгии.
Позже Бальзак будет долго перебирать в памяти все местечки и города (а их будет более двух десятков), в которых они с Евой побывали. В свойственной ему фантазийной манере в отношении некоторых из них Оноре придумает смешные характеристики: «Петербург – манящий к себе палец. Дрезден опирается на виолу. Канштадт сидит в кресле. Карлсруэ держит саблю. Фонтенбло сжимает факел. Бурж опирается на золотой шар. Тур протягивает три миндаля. Блуа держит грушу. Париж сжимает в руках пять корон. А Пасси, Фонтенбло! Это гений Бетховена, это возвышенное! Брюссель достоин Канштадта и нас. Это триумф двух соединившихся нежностей… Потребовались мгновения свободы в Лионе, чтобы я догадался, какая ты очаровательная, какая божественная красавица!.. О! Как я страдал на набережной Роттердама. Об этом известно лишь мне да Господу Богу»{492}.
«Роттердамские страдания» – это об их ссорах. В Голландии оказались шикарные антикварные лавки. Ганская была недовольна. Её «драгоценный Бильбоке», казалось, потерял ощущение реальности. Он заходил в первую попавшуюся антикварную лавку и начинал «хватать всё подряд», расточительно соря деньгами. Эвелина, видя такое дело, тихо дулась. Иногда она, возмущённая транжирством Оноре, высказывала всё, что у неё накипело на сердце. Потом замолкала и… вновь дулась.
Гром грянул, когда Бальзак купил шкаф чёрного дерева, приобретённый им «всего за триста семьдесят пять флоринов». Огромные деньги за какую-то рухлядь! Эвелина и это бы стерпела, но то был уже не первый шкаф, и она… взорвалась! Гневу Ганской не было предела. Можно представить, что тогда наговорила разъярённая панночка
