Все это Крутов знал давно, еще с предвоенных лет. Знал, как говорится, из азбуки классовой борьбы. Но он знал теперь и другое: будучи обманутыми, может быть, сознавая в глубине души, что обмануты, немцы все же поддались льстивым убеждениям — причислять себя к «избранной нации», а первые военные успехи укрепили их националистическое высокомерие, вскружили головы, притупив человеческие сомнения, и над ними окончательно взял верх угар небывало жестокого эгоизма.

Теперь они в полную меру расплачивались за все свои преступления, и никто не был виноват в этом, кроме их самих. Здесь Крутову все было ясно.

Но почему вот эти люди оказались в одежде врага? Что их толкнуло на тяжкий путь предательства? Этого он не мог и не хотел понимать. Конечно, он знал, что классовые враги так и остались врагами, всякие там кулаки, бывшие частники, нэпманы, недобитые белогвардейцы, уголовники, одним словом, весь человеческий мусор, отсеянный на решете огромных социальных потрясений. Но среди этой категории встречались люди и из социально близкой ему среды. Что же их толкнуло на путь вечного и тяжкого позора?

Он молча, без особого вроде бы интереса смотрел на проходивших мимо власовцев, и все они были для него какими-то одинаковыми потусторонними существами, лишенными всякой человеческой ценности.

И вдруг в предпоследнем ряду Крутов увидел бодро шагавшего пленного. Зеленую, сильно измятую и грязную шинель он держал на сгибе левой руки, а в правой — пилотку, которой то и дело вытирал пот с обросшего лица и шеи. Пронзительная мысль обожгла мозг Крутова, ему показались удивительно знакомыми эта большая стриженая голова, неповторимый профиль лица и походка вразвалку.

Пленный, словно почувствовав на себе чей-то взгляд, повернул голову, и они встретились глазами. И власовец сбился с шага, мгновенно отвернулся, переложил шинель с руки на руку и, кажется, еще больше ссутулился.

«Не может быть», — подумал Крутов, продолжая смотреть вслед удалявшейся колонне. Его охватило пока смутное, но резкое предчувствие. Теперь ему показалось, что власовец оглянулся и, заметив, что офицер смотрит в его сторону, сразу как-то скрылся из виду, словно сменил место.

«Не может этого быть», — прошептал, растягивая слова, подполковник. И в этот момент сзади раздался звонкий, веселый женский голос:

— Товарищи офицеры, обед готов. Прошу к столу!

Крутов повернулся и увидел Шуру — младшего лейтенанта медицинской службы. Она вышла из дома и стояла сейчас навытяжку у калитки, опустив руки по швам. На ее красивом молодом лице застыла беззаботно-милая озорная улыбка.

— Вольно, вольно, младший лейтенант. Объявляю благодарность за быстрое приготовление обеда, — шутливо пробасил Крутов, обняв ее за плечи, засмеялся.

За столом опять зашел разговор о власовцах. Хозяйка, пожилая полная женщина, стоя у печки, стала рассказывать о том, что власовцы вели себя здесь во время оккупации хуже немцев и что даже многие немцы из солдат, не только не любили, но и открыто презирали этих предателей. Шура властно вмешалась в разговор.

— Давайте не будем портить настроение за обедом. Обед — это тоже бой, как говорит наш ротный старшина Иван Максимович. К тому же тебе нельзя волноваться, Вадим Федорович. — Она сидела рядом с Крутовым и с нескрываемой преданностью и любовью ухаживала за ним.

После обеда Шура сделала Крутову укол, проверила марлевые наклейки на боку и на животе и посоветовала ему полежать часок, чтобы потом уже спокойнее можно было ехать. Крутов согласился и по совету хозяйки лег в прохладных темных сенцах, где приятно пахло не то сушеной травой, не то какими-то пряностями. Он слышал, как Шура уговаривала Окушку и шофера съездить на реку купаться. Шофер отказался, заявив, что ему надо что-то сделать с машиной. И Окушко не особенно охотно принял это предложение, но в конце концов согласился, когда узнал, что до реки всего десять минут ходьбы. Крутов слышал, как он, уходя, сказал шоферу, чтобы тот загнал машину во двор и никуда бы не отлучался от дома. Шофер тут же выполнил распоряжение и занялся машиной; было слышно, как он осторожно постукивал инструментами и глубоко вздыхал. Через час Шура и Окушко вернулись. Крутов не спал все это время; власовец почему-то не давал ему покоя. Он уже знал теперь, кого тот напомнил ему, но не хотел в это верить. «Просто совпадение и ничего больше», — успокаивал он сам себя. Он встал, оделся и вышел во двор.

— Поспал? — спросила Шура, подойдя к нему. Она положила одну руку ему на плечо, а ладонью другой ласково провела по его щеке, будто перед ней был ребенок.

— Нет… не поспал, — но, чтобы успокоить ее, добавил: — Подремал капельку. — Помолчав немного, произнес: — Ты, Шурочка, тут все собери и подожди нас; мы минут на двадцать с лейтенантом съездим в одно место. Мне очень нужно, я только гляну и назад и сразу же поедем. — Шура удивленно посмотрела на Крутова, но ничего не сказала ему, а только пожала плечами.

Она вышла на улицу, и когда машина скрылась за углом, опустилась на скамеечку под деревом и задумалась. «Что-то неспроста не взял меня Вадим с собой, и даже не сказал, куда он поехал», — размышляла она, охваченная беспокойством. На улицу вышла хозяйка, постояла у калитки, потом подошла к Шуре и села рядом с ней. Она с участием посмотрела на нее и тихо спросила, не без женского любопытства:

— Чего же это ты взгрустнула-то?

Шура пожала плечами и не ответила. Помолчав, хозяйка опять задала вопрос:

— Кто же он тебе?

— Кто? — спросила в свою очередь Шура, повернув лицо к женщине. — Вадим, что ли?

— Ну да, начальник-то…

Шура неожиданно и весело засмеялась: до нее только дошел истинный смысл хозяйкиного любопытства.

— Это мой родной брат, — последнее слово она произнесла почти нараспев. — Он Вадим Федорович, а я — Александра Федоровна.

— Смотри-ка. А я-то, старая дура, бог знает чего подумала. Время-то какое — всего ведь нагляделась. — Она поджала губы и, удивленная, качала головой. Потом пододвинулась ближе к Шуре и уже с теплотой во взгляде смотрела на нее. — А у самой-то муж есть или еще нет?

— И есть и нет, — не сразу ответила Шура. — В первые дни войны пропал без вести, а может быть, и погиб. Скорее всего погиб, а верить не хочется. Сын у меня есть, четвертый годик ему.

— Где же он теперь?

— В Туле. У родителей моих. Там теперь целый детский сад: мой да дети моих братьев. Отец на заводе работает.

— А сейчас-то вы откуда?

Шура рассказала, что Вадим был ранен и она ездила за ним