Теперь Света сидела за столом рядом с Варей и без конца что-то нашептывала ей на ухо, и та слушала с интересом, кивая в знак согласия. Иногда они наклонялись друг к дружке, почти касаясь лбами, тихо разговаривали и заговорщически смеялись.

Когда Юра начинал что-нибудь говорить Варе, Света тут же встревала в разговор, а через минуту она вновь отвлекала ее внимание, и тому ничего не оставалось делать, как заниматься будущим тестем, сидевшим с ним рядом.

Тон всему, как это всегда бывает у Окушек, задавала Елизавета Андреевна. Она умела хозяйничать за столом, и не просто умела, а любила эту свою роль, и когда она особенно ей удавалась, то испытывала истинное удовольствие, не лишенное известной доли чисто женского честолюбия. Но это было в то же время и естественным проявлением ее гостеприимного характера, и все у нее получалось всегда искренне, в меру, без признаков наигранности и высокомерия.

Ольга Владимировна не спускала с нее своих больших влюбленных глаз.

Никогда, пожалуй, за всю свою жизнь она не испытывала еще такого огромного личного счастья, как теперь. Это счастье исходило и от знакомства с этими хорошими людьми, и от того, что виновницей этой радости была ее милая Варенька, красивая, молодая и такая умная и образованная, и от того, что они сейчас здесь, в этом большом и древнем русском городе на Волге, а не в своей далекой Махтанге, затерянной среди безбрежной тайги, отстоящей за тысячи верст от больших городов и железных дорог.

Ольга Владимировна была счастлива и от гордого сознания, что это именно она, когда-то худенькая и пугливая детдомовская Олька, прошедшая всю войну связисткой, с лихвой хватившая и лишений трудных послевоенных лет, создала такую дружную, здоровую и благополучную семью. Может быть, впервые с такой откровенной силой она ощущала сейчас свою значимость и радость жизни, и этой радостью ей хотелось делиться теперь с каждым сидящим за столом, и она одаривала всех своей открытой и радостной улыбкой.

Евгений Степанович тоже был сегодня в ударе: шутил, смеялся, рассказал пару веселых анекдотов, и все хохотали. Он то и дело обращался с чем-нибудь то к Ольге Владимировне, то к Старкову, стараясь показать свое расположение к ним. Но это старание все же было каким-то неестественным, и он сам это чувствовал.

А все дело в том, что Окушко никак не мог избавиться от мысли, что сват его не просто напоминает собой кого-то, а вроде он даже видел именно этот крутой лоб, эти узко-хитроватые, широко расставленные глаза и эти редкие зубы. Он не был уверен сейчас, что все эти приметы принадлежали одному человеку. У него бывало и раньше, когда какое-то совершенно случайное лицо вдруг напоминало кого-то, и он подолгу мучился при каждой встрече в поисках разгадки, которая наступала всегда как-то неожиданно, и все становилось на свое место.

Часто оказывалось, что мучился он по-пустому. Сейчас тоже не было никакой конкретной зацепки, но колесико памяти крутилось бесшумно, и разгадка то приближалась, то снова отдалялась, но не исчезала совсем. Это был совершенно независимый от его желания процесс разгадывания, который утомлял его и каждый раз мешал ему спокойно и непринужденно смотреть на Старкова.

Самое неприятное для Евгения Степановича было то, что Старков тоже, видимо, заметил это его пристальное внимание. С первой же встречи Окушко почувствовал какую-то необычность взгляда своего нового знакомого, хотя вначале и не мог объяснить, что его смущало в этом взгляде. И только потом, достаточно приглядевшись, понял, в чем дело, и это удивило его. Глаза у Старкова жили какой-то своей совершенно самостоятельной, независимой от лица жизнью. Смеялся ли, слушал или говорил он, глаза его ни на миг не утрачивали своей особой роли: следить за собеседником, за всей окружающей обстановкой и тут же информировать обо всем его, Старкова.

Но сейчас, то ли после выпитого вина, то ли под влиянием душевной атмосферы, установившейся за столом, Старков вдруг как-то неожиданно и неузнаваемо преобразился: лицо его разрумянилось, исчезла диковатая настороженность во взгляде, он стал разговорчивым, повеселел, несколько раз громко и заразительно хохотал, слушая Юрия. И Окушко, глядя на свата, впервые усомнился в своем предположении, так как перед ним сидел сейчас совсем другой человек, который уже никого не напоминал ему собой и которого он, наверное, никогда не видел, и от этого сразу стало легче и спокойнее на душе.

После ужина отодвинули стол к стене, Света села за рояль и сыграла какие-то две очень сложные пьесы. Потом ее сменил Юра, и вместе с Варей и Светой они спели несколько веселых песен, и им подпевали почти все.

Обстановка становилась все более домашней, искренне-родственной, Юра сходил к себе в комнату и принес гитару. Подойдя к Василию Игнатьевичу, он попросил его что-нибудь спеть.

— Варя говорила, что вы очень хорошо поете. Спойте, пожалуйста!

— Что ты, Юра, какой из меня певец, — и Старков замахал руками, стал шумно отказываться. К отцу подошла Варя и, обняв его за плечи, улыбаясь, нагнулась к нему, что-то ласково пошептала на ухо, и он, покрутив смущенно головой, вздохнув, взял в руки гитару. После небольшой паузы привычно и ловко прошелся пальцами по струнам, проверяя настрой, и негромко запел.

Пел он и в самом деле хорошо. Голос был не очень сильный, но приятный, и пел он с чувством, аккомпанируя себе на гитаре.

Ему все хлопали, и он, польщенный вниманием, кивал каждому головой, улыбался, и лицо его еще больше посветлело.

— Папа, спой «Калинку», — попросила Варя и тут же что-то сказала Свете и Юре, и те поддержали ее просьбу. Старков развел было руками, но не стал отказываться и спел еще две песни.

Потом Окушку вызвала к телефону Москва. Через открытую дверь кабинета было слышно, как он говорил с каким-то генералом, называя его то по имени и отчеству, то по званию, приглашал его на свадьбу, над чем-то громко смеялся.

Когда он вернулся, Елизавета Андреевна спросила, приедут ли.

— Обещает. А что ему составляет: сорок минут лету.

Окушко рассказал, что говорил со своим бывшим командиром полка, а теперь генерал-полковником Крутовым. Елизавета Андреевна принесла три фотографии — они с Евгением Степановичем сняты со всеми Крутовыми, когда были позапрошлый год у них на свадьбе дочери, — и, показывая их поочередно Ольге Владимировне и Василию Игнатьевичу, расхваливала генерала, его жену и детей.

— Редкостные люди. Он необыкновенный умница. Такой простой и душевный человек.

Ольга Владимировна с интересом рассматривала фотографии, о чем-то спрашивала Елизавету Андреевну, а потом взглянула на мужа,