— Что ты? Я ничего теперь. А Толька-то наш смотри чего? Синотовы зря не похвалят. Я их знаю.

— Боюсь, как бы Толю не забрали куда далеко. Чего еще он.

— Ничего, мать. Он мне как-то говорил, что до сорока лет из села никуда не поедет.

Снова стало тихо в комнате. Оба они думали в эту минуту, наверно, об одном и том же: о детях, о здоровье, чтобы прошла беда стороной.

— А новость-то какую сообщил Борька. Я уж тут кое-чего прикинул… Нет, надо обязательно поправляться.

В комнате стало темнеть. Евдокия Сергеевна встала, размотала шнур у нового торшера и осторожно включила его в розетку. Комната сразу наполнилась мягким, умиротворяющим светом, будто яркие солнечные лучи были пропущены через живую свежую зелень.

Метель прекратилась.

Ночью с Горюхиным стало плохо: начался новый сердечный приступ. Вызвали врача, делали всякие уколы, но ничего не помогло. К утру он умер.

Дня через три хоронили Горюхина. Улица была запружена народом. Приехали старший сын Константин, дочь Зинаида, Анатолий с женой, районное начальство, много людей из соседних колхозов.

Было много речей. Но когда у могилы пожилые колхозники во главе с Кузьмой Фадиным запели «Вы жертвою пали…», все подхватили этот мотив, хотя многие из молодых не знали слов. Женщины плакали.

Когда предоставили слово Алексею Мызникову — от бывших фронтовиков, он влез на временно сколоченную из досок трибуну, обтянутую красно-черным крепом, и, держа в здоровой руке малахай, растирал им по впалым щекам слезы, но так и не сумел ничего сказать, а только махнул пустым рукавом полушубка, заплакал и, сойдя с трибуны, спрятался за спины людей.

Впереди молчаливо стоял Егор, без шапки, склонив седую голову, время от времени вытирая платком глаза.

Через две недели после похорон на общем собрании единогласно избрали председателем колхоза Бориса Синотова. Он, взволнованный, поблагодарил всех за доверие и обещал быть таким же справедливым, таким же преданным общему делу, как и Павел Фомич Горюхин.

ЗА ТРИ ДНЯ ДО СВАДЬБЫ

Повесть

Памяти друзей моей юности Ивана Курапова, Дмитрия Кирочкина, Николая Кутузова, в расцвете сил отдавших жизни за Родину в борьбе с темными силами фашизма.

АВТОР.

1

В доме у Окушек готовились к свадьбе. Женился сын Юрий, который после института вот уже второй год работал инженером на машиностроительном заводе.

Невеста его, Варя Старкова, только что получила диплом врача и в связи с предстоящим замужеством была оставлена здесь же, в Гарске, и направлена для работы в одну из больниц города.

Познакомился с ней Юрий на своем выпускном вечере, куда по давней традиции были приглашены студенты-медики. Встреча для обоих оказалась неожиданной, но счастливой; с тех пор они не расставались.

Родители ее жили далеко — на севере Сибири. Отец работал лесорубом в крупном леспромхозе, мать — на почте.

Когда Елизавета Андреевна — мать Юры, врач по профессии, узнала, что Варя всего лишь дочь лесоруба, то не очень была обрадована этой новостью и не скрывала этого. Она, как все матери на свете, мечтала о судьбе для сына необыкновенной, и у нее были свои планы, с кем бы породниться здесь в городе.

Потом она увидела Варю, когда сын по их просьбе привел ее домой, чтобы познакомить с родителями. Первое же чувство безошибочно подсказало матери, что молодые люди любят друг друга, что сын не ошибся в своем выборе, и Варя после этого стала часто бывать у них.

К ней быстро привыкли, полюбили и за последнее время относились уже, как к своей.

Елизавета Андреевна теперь была в восторге от невесты еще и потому, что Варя оказалась не белоручкой, все умела делать: шить, вязать, готовить, и в хозяйственных делах была вполне самостоятельный человек.

— Знаешь, Женя, — говорила она как-то мужу, — Юрке просто повезло. Надо же так, ничем ее бог не обидел. Ну ничем: красивая, стройная, умница, характер золотой, и все у нее горит в руках. Юрка за ней будет как за каменной стеной.

— А его чем обидел бог? И зачем ему каменная стена?

— Ах, боже мой, ну чего ты! — рассердилась Елизавета Андреевна. — Разве я говорю, что он не достоин ее. Но ты и сам знаешь, сколько в нем доверчивости и простоты; он же весь, весь в тебя своей непрактичностью в житейских делах.

Окушко расхохотался.

— Ну до чего же ты у нас недотрога. Сразу, с полуоборота заводишься.

— А ты не говори глупости, Женя.

— Я и не говорю их.

Вчера в Гарск приехали родители Вари и остановились у своей родственницы, у которой в первый год учебы, до получения места в общежитии, жила и Варя. А сегодня, к вечеру, они в сопровождении Вари и Юрия пришли к Окушкам. Их ждали.

За столом, за рюмкой вина, состоялось знакомство и постепенно все было оговорено насчет свадьбы, которую решили справить через неделю. И мать Вари, Ольга Владимировна, и ее отец, Василий Игнатьевич, произвели на Окушек приятное впечатление. Чувствовалось к тому же, что люди они достаточно обеспеченные и ничего не жалели для дочери.

Ушли Старковы поздно, Окушки проводили их до троллейбуса, и как только пришли домой, Елизавета Андреевна сразу же завела разговор о будущей своей родне.

— Ну как они тебе, Женя? Только уж прямо и откровенно?

Пока Окушко раздумывал, с чего начать, она снова заговорила сама.

— По-моему, очень симпатичные люди. Василий Игнатьевич, конечно, немного замкнутый и какой-то мрачноватый, вроде нелюдим, но ведь это уж характер такой. А она просто чудо, и будто я ее уже век знаю: живая, веселая, обходительная и тоже все-все умеет делать. Варя-то — вылитая мать.

— Ничего, ничего…

— Что «ничего»? Неужели только и всего, что «ничего»? Ты обратил внимание, как они вели себя за столом?

— Что тут такого, чтобы обращать внимание.

— А я, признаться, больше всего боялась, что эти чалдоны, как Варя в шутку иногда называет себя, будут в тарелки руками лезть и чавкать.

Окушко засмеялся и как-то неопределенно закрутил головой. Ему действительно и в голову не пришло, чтобы думать об этом.

— Ты не смейся, Женя. У нас за столом, как правило, сидит интеллигентная публика, и мне страшно было подумать, что мы будем стесняться новой родни. Понимаешь? А они себя вели совершенно прилично. Вот тебе и лесоруб!

Евгений Степанович почесал затылок и сказал ей, что он согласен с