— Да не все ли тебе равно? — пробормотала старуха под нос, но ответила: — К дядюшке Ингвару! Навестим старичка.

Катька исчезла. Старушка вздохнула. Она знала, что Катька сейчас стоит посреди хижины и тупо смотрит на сундуки, пытаясь сообразить, что нужно делать. И так и будет стоять, пока ей не скажут конкретно — возьми платье, переложи в сумку, возьми коренья, оберни в тряпицу… Ну и пусть. Пока можно сходить до деревни и приказать… нет, конечно же, попросить кого-нибудь присмотреть за козами и огородом. Ей, само собой, не откажут. Она все-таки ведьма.

Старушка, известная в деревне как тетушка Агата, поднималась на холм. Подъем давался ей тяжело, и это раздувало тлеющий в ее душе уголек злости. «Уходите и затаитесь. Скоро вы мне снова понадобитесь», говорилось в записке. Просто приказ. Никаких объяснений, и уж тем более — никаких извинений. Король, тьфу!

Она действительно плюнула себе под ноги.

Десять лет назад она согласилась оказать королю услугу. А потом оказалось, что эта услуга сделала ее рабыней. «Тебе никто не поверит, — сказал король. — А я с удовольствием свалю всю вину на тебя. Ты ведь знаешь, что такое ярость толпы? Люди очень разозляться, когда узнают, как с ними поступили. Я же точно укажу им, кто с ними так поступил. У тебя нет выбора — молчи и делай то, что я скажу».

Тетушка Агата была ведьмой и знала, что отношение ведьмы с остальным миром — это баланс между страхом и благодарностью. Иногда он сдвигался чуть больше в сторону благодарности, и у нее появлялись свежие продукты от деревенских, заботливо связанные свитера и наколотые дрова в поленнице. Но если сдвиг был в сторону страха…

Нет ничего ужаснее и беспощаднее людей, которые напуганы и стремятся доказать всем и каждому, что им вовсе не страшно. Они переплавляют свой страх в злость, а злость нацеливают на врага. Ведьмы не успевали ничего объяснить. Толпа не хотела ничего слушать и не желала думать. Ускользнуть от ее гнева удавалось немногим…

Тетушка Агата поежилась. С ней такого не случится. Она этого не допустит.

Распорядившись в деревне («Конечно, тетушка Агата, нам в удовольствие, тетушка Агата, Катеньке вашей привет передавайте, ей прогуляться полезно, бедной девочке!»), ведьма вернулась в избушку. Катька, вопреки ожиданиям, сидела на полу у раскрытого сундука. Рядом лежала котомка, наполовину заполненная одеждой. Женщина держала на коленях красивое платье, слишком богатое для убогой избушки, и задумчиво гладила шелковистую ткань.

Когда тетушка Агата вошла, Катька обернулась на звук шагов. В ее пустых глазах, на самом дне, шевельнулись живые искорки.

Это было плохо.

Ведьма вытянула из буфета высокую глиняную бутылку и подошла к Катьке.

— Давай-ка, глотни, моя хорошая…

Катька отпрянула от бутылки.

— Не… Не хочу!

— Ты это брось!

Ведьмины пальцы впились в Катькины волосы, запрокидывая ее голову назад. Она крепко прижала горлышко к губам и наклонила. Темно-коричневая жидкость полилась ей в нос, и женщина вынуждена была открыть рот, чтобы вдохнуть.

— Вот так, пей, девочка, пей, нам же не нужно, чтобы ты что-нибудь вытворила… Лекарство, это хорошо…

Катька закашлялась. Ее тело как-то сразу обмякло и стало похоже на мешок с тряпьем. Ведьма медленно отпустила ее. Катькины глаза погасли.

— Лекарство, — повторила она.

— Да, да, лекарство. Ох, горюшко мое…

Тетушка Агата забрала платье. Хорошо бы его все-таки сжечь, подумала она. Ее мозолистые пальцы прошлись по вышитому лифу, по мягкому рукаву… Она вздохнула и спрятала платье в сундук.

Через полтора часа обе женщины покинули избушку. Тетушка Агата вела за руку безвольную Катьку. Они направлялись к Белым горам, где жил отшельник Ингвар. Им предстояло пройти тропами через лес, по гати за болото, по лугам и немного — по тракту, который вел к замку барона Николаса.

Саша жил в замке уже три дня. Никто не запирал его, не мешал бродить, где ему вздумается и разговаривать, с кем захочет. Он познакомился с сыном повара, мальчишкой лет десяти, который, казалось, ни минуты не мог просидеть на месте. Когда отец отпускал его с кухни, они вдвоем носились по двору, играли в догонялки, а когда уставали, валялись под цветущими деревьями. Мальчишку звали Михаем, и от него Саша узнал, что яблони в этом саду заколдованные.

— Это барон наш сделал, для леди. Она, вишь, любит цветочки. Он и заговорил яблоньки. Не все, вот эти только, у дороги. А то совсем бы яблок не было, а яблоки, по мне, получше цветочков будут.

— А он добрый волшебник? — спросил Саша. Над ним в ветвях яблони кружили пчелы.

— Да вродь да. К нам всегда добрый. А вот как-то его ограбить пытались… Так не осталось от вора ничего. Только шапочка.

Саша задумался.

— А леди Элеонора тоже волшебница?

— Госпожа-то? Нет… А может… Да кто ж ее знает! Вот я иногда на нее смотрю, когда она смеется, и мне сразу так весело становится, как будто кто щекочет. Я тогда хохочу, пока не уйду куда-нить.

— Угу… И я тоже…

Басовитый мужской голос требовательно позвал Михая. Он мгновенно подскочил и понесся в сторону кухни, не прощаясь. Саша уже привык к таким его исчезновениям. Он остался один и какое-то время просто лежал, глядя, как суетятся пчелы. От жары его начало клонить в сон. Саша закрыл глаза… Что-то щекотное поползло по его лицу, и он рассеянно попытался смахнуть это прочь.

— Ай!

В нос будто вонзился раскаленный гвоздь. Мальчик подпрыгнул. Из-под его ладони выскользнула рассерженная пчела. Саша тихонько завыл от боли. Из глаз полились слезы. Он скрючился и спрятал нос в коленках.

Кто-то мягко, но настойчиво тронул его за плечо.

— Ох-хо-хо, молодой сэр, как же это вас так?

Саша поднял голову, и сквозь слезы увидел неопрятного долговязого человека с длинными серыми волосами, свисающими на лицо. Одет он был в просторную рубаху, кожаный фартук и широкие штаны, прихваченные то ли тонким поясом, то ли вовсе веревкой.

Даже ужаленным носом Саша учуял исходящий от него крепкий дух лошадей и чего-то еще, едкого и кисловатого. Мальчик инстинктивно отшатнулся. Человек презабавно взмахнул руками и запричитал:

— Они, ползучие-летучие, страсть как кусают! Что нас, что лошадок моих. Идемте за мной, я вам помогу, молодой сэр!

Он помог Саше подняться и повел его, почти слепого от слез и боли, к конюшне.

В стойлах переминались с ноги на ногу три лошади. Они повернули головы на шум, но потом равнодушно вернулись к еде. Конюх провел мальчика в глубину