в конечном итоге должно было приниматься на более низком уровне самостоятельно. Такой образ действий Гитлера был истолкован как выражение и форма проявления глубоко укоренившейся в его личности робости при принятии решений[1720].

Мы уже показали в разделе II, что некоторые из часто приводимых примеров неумения Гитлера принимать решения, например его поведение 8/9 ноября 1923 г. или в недели и месяцы, предшествовавшие 30 июня 1934 г., следует объяснять не как выражение «робости при принятии решений», в дальнейшем невыводимого, а как результат актуализации его амбивалентного отношения к власти. Другие примеры, которые привлекаются в качестве выражения неумения Гитлера принимать решения, например описанная Хайнцем Линге манера Гитлера читать длинные и пространные «лекции» и не только убеждать всех, но и знакомить с множеством аргументов, вместо того чтобы просто отдавать точные приказы, следует расценивать в меньшей степени как выражение робости Гитлера при принятии решений, а скорее как форму проявления его скептицизма в отношении чрезмерной регламентации и мелочной опеки нижестоящих инстанций. Мазер также признает, что, хотя обычно нельзя было рассчитывать на получение от Гитлера конкретных и детальных указаний, тем не менее в тех случаях, если ему из своего личного опыта были известны детали тех задач, которые требовалось решать, Гитлер был вполне готов дать недвусмысленные и точные указания[1721]. Такой образ действий проистекал из его взгляда на то, что детали какого-либо дела, как правило, должны решаться не центром, а «на месте» самостоятельно. Мы видели, что, хотя сам Гитлер вполне приветствовал историческую тенденцию к централизации, все же часто предостерегал от последствиий чрезмерной централизации, выражающейся в мелочных указаниях и давлении на низшие инстанции. Это, по его словам, препятствует тому, чтобы действительно самостоятельные умы появлялись на более низком уровне.

Итак, мы видим, что на этом этапе стыкуются три элемента: попытка найти ответы на проблему рекрутирования элиты на стадии системы; отсюда вытекает его критика чрезмерной централизации, поскольку такая тенденция развития препятствует появлению действительно способных элементов на местах. Из этой установки можно, в свою очередь, вывести ту манеру Гитлера, которую часто называют «робостью при принятии решений», ведь Гитлер, как правило, отказывался самостоятельно принимать решения по деталям и формулировал только направляющие линии, в соответствии с которыми надлежало принимать то или иное решение.

Давайте теперь подведем итоги этой главы: Гитлер обстоятельно занимался проблемой федерализма и унитаризма, важной для любой конституции. Он придерживался точки зрения, что с развитием современной техники, особенно с развитием транспорта, тенденция к централизации становится неизбежной. Хотя устранение автономии земель в основном соответствовало потребностям силовой политики, поскольку он опасался, что пропагандируемую им концепцию, т. е. тактическое использование противоречий между рейхом и отдельными землями (прежде всего Баварии), его противники могли бы, сымитировав, использовать для дестабилизации системы, Гитлер между тем рассматривал себя также в качестве исполнителя исторической тенденции к централизации. С другой стороны, он предостерегал от негативных последствиий чрезмерной централизации, которая должна была бы привести к чрезмерной регламентации со стороны государственных ведомств Берлина и, как следствие, к удушению самостоятельной ответственности и инициативы на местах.

В конце этого раздела мы можем констатировать: мнение Йекеля о том, что в Третьем рейхе не была разработана новая конституция и это свидетельствует, на его взгляд, о принципиальном отсутствии у Гитлера интереса к вопросам внутренней и конституционной политики, не может быть поддержано. Гитлер, который выступал против «слишком раннего» выпуска конституции, поскольку опасался, что органическое развитие, происходящее в ходе революции, будет искусственно и произвольно пресечено на определенной стадии развития, тем не менее основательно занимался многочисленными вопросами внутренней политики, а также важными конституционно-политическими вопросами, включая, в частности, вопрос о преемстве.

Раздел VI в целом показал, что у Гитлера были вполне убедительные представления и цели, в том числе и в области внутренней политики. Конечно, любой, кто является демократом, будет категорически отклонять это. Однако это не меняет факта их внутренней логичности. Критика Гитлером «принципа большинства» и плюралистической демократии, его тезис о демократии как форме правления капитала, выступление за строгое разделение политики и экономики и установление примата политики, его противопоставление «всеобщего блага» и «политики интересов», его теория об «историческом меньшинстве» и его представления о фюрерском государстве неразрывно переплетены друг с другом и тесно связаны с его взглядами на социально-экономическую политику, а также с его базовыми социал-дар-винистскими взглядами. Наше исследование показало, что если попытаться «вдуматься во внутреннюю суть», в мир представлений Гитлера, то становятся более понятными многие взаимосвязи и формы поведения, которые иначе кажутся необъяснимыми (например, его «робость при принятии решений»).

VII. САМООЦЕНКА ГИТЛЕРА В ПОЛИТИЧЕСКОМ СПЕКТРЕ

1. «Левый» или «правый»?

Взгляды, воззрения, представления, идеи и теории Гитлера, с которыми мы ознакомились в предыдущих пяти разделах, часто вызывают удивление, поскольку их, пожалуй, скорее можно было бы ожидать у левого революционера, но не у политически крайне правого реакционера Гитлера. Напрашивается вопрос: а был ли Гитлер действительно «правым»? Себастьян Хаффнер указывал на то, что единственная оппозиция, которая действительно могла стать опасной для Гитлера, исходила справа: «Если смотреть с ее точки зрения, то Гитлер находился на левом фланге. Это дает повод задуматься. Гитлера отнюдь не так легко отнести к крайне правым в политическом спектре, как это привыкли делать многие люди»[1722].

И действительно, единственная эффективная оппозиция Гитлеру, представленная консервативными и частично также монархическими силами, такими как Бек, Гальдер, Остер, Вицлебен, Гёрделер, Попиц, Йорк, Хассель и др., находилась на позициях правее Гитлера. Дарендорф указал на дилемму немецкого сопротивления Гитлеру, которое хотя и заслуживает высокой моральной оценки, однако же не ознаменовало собой шага на пути немецкого общества к конституции свободы: «Да даже еще хуже, ведь именно Гитлер был тем, кто повлек за собой ту трансформацию немецкого общества, которая, собственно, и создает возможность появления конституции свободы, в то время как оппозиция его режиму выступала от имени общества, которое могло обеспечить базис только для авторитарного правления». 20 июля 1944 г. и преследования, вызванные неудачей этого заговора, означали, по словам Дарендорфа, «конец политической элиты»[1723].

Как показал Ганс Моммзен, немецкая оппозиция Гитлеру, состоявшая по своей социальной принадлежности почти исключительно из представителей верхних слоев общества, и, опять же, в особенности из аристократии, ставила на одну доску нацизм и большевизм. «То, что у нас выставляет себя в грязно-коричневом бульоне, это же самое предстает перед нами в Москве в образе азиатской суровости и жестокости», — заявил, например, Тротт[1724]. Хассель опасался, что «социализм в гитлеровской форме» на