действительно будут оплакивать этого доброго, мудрого, стойкого человека — Antiqua fides. В наши дни никто не будет столь благороден, столь неосознанно и простодушен. Я купила два коптских тюрбана, чтобы сшить из них чёрное платье. Я подумала, что хотела бы надеть его ради него — здесь, где о «комплиментах» не может быть и речи.

Я также нашёл письмо от Джанет, которая была очень больна; состояние было настолько тяжёлым, что я телеграфировал ей, чтобы узнать, как она себя чувствует, и сразу же отправлюсь в Александрию, если ей не станет лучше. Если ей станет лучше, я останусь верен своему плану и по пути в Каир увижу Бени-Хасан и пирамиды. Я нашёл своего доброго друга-копта Вассефа ещё добрее, чем обычно. Он отправился телеграфировать в Александрию вместо меня и проявил столько сочувствия и настоящей доброты, что я был очень тронут.

Я был огорчён, узнав, что ты снова заболела, дорогая мама. Самое лучшее, что я чувствую себя намного лучше и думаю, что могу без страха вернуться домой; у меня всё ещё раздражающий кашель, но он стал реже и не так сильно беспокоит. Я могу пройти четыре или пять миль, и у меня хороший аппетит. И всё это несмотря на очень холодную погоду в лодке, где ничего не закрывается на расстоянии двух пальцев. Я очень хочу снова быть со своими родными.

Пожалуйста, отправьте это Алику, которому я снова напишу из Каира.

10 марта 1863 года: сэр Александр Дафф Гордон

Сэру Александру Даффу Гордону.

10 марта 1863 года.

‘If in the street I led thee, dearest,

Though the veil hid thy face divine,

They who beheld thy graceful motion

Would stagger as though drunk with wine.

Nay, e’en the holy Sheykh, while praying

For guidance in the narrow way,

Must needs leave off, and on the traces

Of thine enchanting footsteps stray.

O ye who go down in the boats to Dumyat,

Cross, I beseech ye, the stream to Budallah;

Seek my beloved, and beg that she will not

Forget me, I pray and implore her by Allah.

‘Fair as two moons is the face of my sweetheart,

And as to her neck and her bosom — Mashallah.

And unless to my love I am soon reunited

Death is my portion — I swear it by Allah.’

«Если бы я вела тебя по улице, дорогая,

хоть вуаль и скрывала бы твоё божественное лицо,

те, кто видел бы твои грациозные движения,

пошатнулись бы, словно пьяные.

Нет, даже святой шейх, молясь

о наставлении на узком пути,

должен был прерваться и пойти по следам

твоих чарующих шагов.

О вы, плывущие на лодках в Думият,

прошу вас, переплывите реку в Будаллу;

найдите мою возлюбленную и попросите, чтобы она не

забыла меня, я молю и заклинаю её Аллахом.

«Прекрасна, как две луны, моя возлюбленная,

А что касается её шеи и груди — Машаллах.

И если я вскоре не воссоединюсь со своей любовью,

Смерть станет моей долей — клянусь Аллахом».

Так поёт Али Аслими, самый развратный из моей команды, гашишист[3], но певец и хороший парень. Перевод несвободный, хотя чувства те же. Я просто перевёл буквально дословно то, что Омар сказал рифмами. Все песни в похожем стиле, кроме одной забавной, в которой ругают «шейха эль-Беледа, пусть его кусают блохи». Ужасное проклятие! как я узнал к своему несчастью, потому что после посещения коптских монахов в Гирге я вернулся домой на лодке, битком набитой мириадами. Салли сказала, что чувствовала себя Рамсесом Великим, настолько чудовищной была резня среди активных врагов.

Я написал первую страницу, как только добрался до Сиута, и остановился, получив плохие новости о Джанет; но теперь всё снова в порядке, и я должен встретиться с ней в Каире, а она предлагает поездку в Суэц и Дамьетту. Сегодня вечером у меня превосходное освещение, устроенное Омаром в честь свадьбы принца Уэльского, и поэтому я пишу при свете горящих свечей, мой фонарь стоит на мачте, а матросы поют хвалебную песнь и бьют в барабаны изо всех сил.

Вы, должно быть, видели моё письмо к матери и слышали, насколько мне лучше благодаря чудесному воздуху Нубии и высокогорным районам. Мы уже возвращаемся в туманную погоду. Я обедал и провёл день с Вассефом и его гаремом, таким дружелюбным и милым семейством. Я был очарован их отношением друг к другу, к рабам и семье. Рабы (все мусульмане) говорили Омару, какой у них прекрасный хозяин. Он собирался устроить танцевальную феерию, но, поскольку у меня не было хороших новостей, от этой затеи отказались. Бедняга Вассеф с грустью ел варёные бобы, в то время как мы с его женой отлично поужинали, так как она постилась из-за приближающихся родов. Коптский пост — это не шутки: в течение пятидесяти пяти дней нельзя есть ни масло, ни молоко, ни яйца, ни рыбу. Они заставили Салли поужинать с нами, а Омара пригласили подождать и переводить. Младший брат Вассефа прислуживал ему, как в Библии, а его слуга, приятный молодой человек, помогал. Чёрные рабы приносили блюда, и еда была превосходной. Между госпожой и Омаром было много шуток о Рамадане, который он нарушил, и о посте в Насре, а также о допустимом количестве жён. Молодой клерк дал понять, что ему нравится эта часть ислама. Я пообещал провести у них в доме десять или двенадцать дней, если когда-нибудь снова поеду вверх по Нилу. Я также пообещал прислать Вассефу все подробности о расходах и т. д. на обучение его сына в Англии, а также присматривать за ним и привозить его к нам на каникулы. Я не могу описать, насколько добры и заботливы были эти люди по отношению ко мне. Здесь чувствуешь такое удивительное сочувствие и искреннюю доброту. Любопытным примером склонности британского ума к предрассудкам является то, что каждый англичанин, которого я встречал, презирал восточных христиан, и довольно забавно, что такие грешники, как Кинглейк и я, были единственными, кто чувствовал