— Дура! Дети голодные, иди домой.

— Ах, я дура!

А тут как раз подъехала подвода с водой в бочках. Вскочила на подводу и мокрой мешковиной давай хлестать своего благоверного по физиономии. Он уворачивается, а она намочит тряпку в бочке и еще, и еще. Ну, истинный бабий бунт, бессмысленный и беспощадный. Тяжелая работа нуждается в разрядке, в карнавале.

Что-то не помню я, чтобы мы получали тогда на трудодни нечто существенное. Несколько позднее от бескормицы у нас чуть не подохла корова. Чтобы не допустить окончательного падения, ее подвешивали в стоячем положении на веревках. Бабы-соседки, Лизавета Репина через дом, Полька-Конфетка Улитина через четыре дома и моя мать в стужу и ветер открыто ходили в поле к колхозным скирдам соломы и тащили оттуда по вязанке на прокорм коровы. У нас в доме тогда проживала некая бобылка Арина Сергеевна. Молодая она сбежала от мужа в город и всю жизнь прожила в кухарках у господ, а в старости прибилась на родину. Только где была ее родня? Вот ее-то и увидел за сбором колосков на поле проезжавший мимо секретарь райкома. Он рьяно настаивал отдать ее под суд за воровство колхозной собственности. Насилу уговорили борца за колхоз пожалеть старушку.

Через некоторое время мать назначили кладовщицей. Ее долго уговаривали: ты же грамотная, а учет вести пригласим специалиста из района, научит. В общем, дело пошло. Первым ее приход замечал жеребенок Хозяин, превратившийся потом в красивого жеребца. Хозяин направлялся к кладовой, и мужики уже знали — идет. Мать открывала кладовую, Хозяин подходил к закрому с зерном и потреблял вволю. Однажды она устроила представление. На святки, когда ходит Коляда, она нарядилась в эту самую Коляду или Бабу Ягу, ворвалась в правление и стала охаживать праздно сидящих мужиков дрыном вроде помела или кочерги. Мужики скоро опомнились и с хохотом стали ловить озорницу, желая узнать, кто же это такая? Но ловкая и верткая «артистка» увернулась и не далась в их объятия.

Один эпизод из ее бытности кладовщицей я упоминаю только по отклику в связи с некоторым скандалом, случившемся этак лет через 60 спустя. Тогда добрый наш приятель Николай Денисович, муж ранее помянутой Польки-Конфетки, работал завхозом при местной больнице. Для покрытия какой-то недостачи он попросил помощи у матери. Через некоторое время он был готов вернуть долг, но мать сказала: «Ладно, я уже обошлась, не надо». И вот престарелая мать решительно заявила мне: «Все! Больше не могу, немедленно продавай дом и забирай меня к себе». А у нее все это надо делать быстро, как у Петра I. С помощью покупателя, давно пристававшего ко мне с просьбой продать ему этот дом, я довольно легко справился со всей этой процедурой. Но вот земля!

Восстали обе соседки, особенно одна, Пожогина, неуемная ругательница и скандалистка. Выскочила пьяная, со сломанной ногой растаращилась на борозде:

— Ня дам!

— А что ня дам? Тут твой огород, а здесь мой, дело-то ясное.

Начинавшийся скандал разрешил начальник районного земотдела, приехавший в это самое время к своей матери Ирине Николаевне. Увидел нас со своим землеустроителем, подошел:

— Что тут у вас? Ах так. Тогда это делается по факту: тут его пашня, тут ваша. Колья есть?

— Сейчас будут. Коли здесь и здесь.

— Вот теперь по закону ни ты сюда, ни он туда заходить не имеют права.

А был он внук Николая Денисовича. От своей матери он, вероятно, знал о добрых отношениях между нашими родителями. Как говорил классик, «Бывают странные схождения».

Моим родителям завидовали: «Вы оба на постоянной работе, а мы — на разных, где придется». Со стороны бригадиром бегать и погонять казалось легко, а кладовщиком быть тем более. При случае можно чего-нибудь и украсть. Но там каждый раз ревизия, да по два раза в год все перевешивали да пересчитывали. Трясись над каждой крупинкой. Сойдется, не сойдется. Наконец, зависть взяла верх. Поставили кладовщиком мужика. Знаю его, но не помню ни имени, ни фамилии. При передаче все злорадно ожидали какой-нибудь недостачи и к своему великому сожалению не дождались. Надежда новоявленного кладовщика на легкую жизнь быстро улетучилась. Очень скоро он бессмысленно запутался. И вот, буквально недели через две после своего назначения поздно вечером он пришел к нам в дом втихаря. Выложил перед матерью все учетные книги и заявил:

— Лиза! Вот тут все, забирай и становись сама опять кладовщиком, как знаешь, а я так больше не могу.

— Да кто же так делает? Ты иди в правление и разбирайся там.

Не знаю, чем кончилось дело, но мать больше в кладовщики не пошла.

Тут как-то подвернулось, что она устроилась налоговым агентом. Надо было ходить по дворам и трясти налог с жителей сел и деревень: Кипчаково, Княжое, Сосновка, Красная Поляна, Приянки, Хомутское, Набережная, Завод. Собранные деньги надо было относить в Кораблино. Вот только не знаю, со всех собирался налог таким образом или только с единоличников. На завод в это время прикочевала какая-то группа казахов, где они подрядились возить на станцию в Ряжск изготовленный на заводе спирт. Эти, видно, тоже бежали от колхоза куда подальше. Ну и обдирали же их налогами. Но платили исправно и к сборщице относились уважительно, поили чаем. В обратный путь (а это только безлюдным лесом 4 км, иногда уже на ночь глядя) снаряжали паренька с наказом аккуратно довезти до дома. Такая жизнь и тут казахам не задалась, и через какое-то время они откочевали обратно. Положительным в новой работе матери был твердый оклад. За все свои хлопоты, хождения, уговоры недоимщиков она получала 150 руб. в месяц. Деньги даже по тем временам небольшие, но у нас тогда и таких не было, а тут появились. Про колхозные ж трудодни и говорить нечего.

Отец к этому времени был назначен заведующим МТФ, молочно-товарной фермой. Впрочем, и совершенно безграмотная тетя Анюта тоже заведовала МТФ в Чернаве. Учет за нее вел Толя. В хозяйстве у отца под началом значились коровы, телята, свиньи и, кажется, овцы. В пару к нему пристегнули ветеринара Семена Григорьевича, как и мой отец, окончившего районную школу по своей специальности. Мужичок роста небольшого, но по характеру