дверь — даже хорошо. Я придумал гулять в бывшем при имении парке, лазил по деревьям, собирал желуди и т.п. Сообщать родителям о вызове в школу я не собирался, а девчонкам настрого приказывалось ничего не передавать — получите! Наконец, до матери такой вызов дошел и она отчитала Ивана Степановича по полной: «Мы отправили его учиться, а не за дверью стоять. Если ему на этом месте не сидится, пересади на другое». В общем и целом придирки ко мне прекратились. А в 3-м классе у нас был уже другой учитель, из нашего села, Дмитрий Яковлевич Улитин, сын той самой колдуньи, у которой мы с Васей обчистили яблони. По недостатку помещений класс наш размещался в опустевшем доме в селе, за рекой от школы. Дмитрий Яковлевич нам мирволил. С начала мая среди уроков он отпускал нас на речку. Мы сбегали под бугор к реке, полоскались до посинения в холодной еще воде и, как ни в чем ни бывало, садились на новый урок.

К этому времени относится закрытие у нас церкви. Церковь закрыли на замок, колокола сбросили с колокольни, попа сослали в места не столь отдаленные. Самый большой колокол разбили на куски, и обломки долго еще валялись на паперти. Церковь оставалась пустой до войны. Уже после войны, как водится, «по пожеланиям трудящихся», церковь превратили в сельский клуб. При этом были уничтожены все внешние признаки прицерковного кладбища, в историческом плане, как я упоминал выше, довольно интересные.

Тогда же учиться пришлось и отцу. В то время повсеместно в районах организовывались некие агрономические школы. Такая школа была и в Кораблино, куда отец и был послан учиться на бригадира-полевода, а другой сельчанин, Семен Григорьевич — на ветеринара. На выходные отец приходил домой. Худо-бедно, но на удивление всего села, отец окончил эту школу с отличием. Как? Этот захудалый Камарь? Тут сказывалась невысокая репутация семейства этих Комаровых на селе (были и другие Комаровы). За успехи в учебе отца рекомендовали направить на 2-годичные курсы в Рязань, где он должен был получить диплом агронома. Но мы тогда были так бедны, что родители, мать с отцом, как ни раскидывали умом, не нашли выхода из затруднений. Мать боялась остаться одна с двумя детьми, да и непонятно было, как отцу прожить два года в Рязани без всяких средств. Сейчас мне кажется, что страхи были преувеличены. В те времена таким «студентам» подбрасывали аккордные подработки на погрузке-разгрузке и т.п. Была, наверно, и какая-то стипендия. А мы в деревне прожили бы. Видимо, неопытные и не понимавшие вполне складывавшихся жизненных обстоятельств, преувеличивая трудности двухгодичного существования отца в Рязани на курсах, родители испугались, а более всего мать. Так и пришлось отцу отказаться от журавля в небе. Позже, в 1983 г. в Вичугском районе Ивановской области я встретил такого человека. После районной школы бригадиров-полеводов он окончил и высшие курсы и после всю жизнь работал агрономом. Он так же хорошо, как и мой отец, знал свою округу и охотно показал мне все древности, которые меня интересовали, и со знанием дела разрешил некоторые мои сомнения.

Последовательность событий этого периода у меня несколько путается. В памяти возникает состояние некоторого подъема, что-то вроде легкой эйфории и брожения в народе в первые один-два года образования колхоза. Мы, ребятишки, бегали в поле, где работали наши родители. Иногда нам разрешалось пройтись за плугом с гордым сознанием участия в труде взрослых. С хорошо налаженным плугом на ровном поле это было нетрудно. Красочная картина открывалась на косьбе и уборке хлебов. Отец работал на жнейке, которая сама собирала на полок и граблями механически сгребала скошенное пачками величиной со сноп. Но основная косьба проводилась косами с «крюком», обеспечивающим ровную укладку рядков. За каждым косцом шла вязальщица. Она собирала скошенную пшеницу или рожь и увязывала ее в снопы соломенным свяслом. И так, не разгибаясь, с утра до вечера с перерывом на обед и отдых в полдень. Снопы еще надо была собрать и сложить в копны, но в этом женщинам-вязальщицам помогали и мужчины-косцы.

На отдыхе мужики и бабы располагались отдельными группами, лежа на земле. Постепенно между группами начиналось заигрывание, переходившее в возню. Обычно бабы задирали какого-нибудь мужика, видимо, более податливого. Наконец, какая-нибудь заорет: «A-а! Ты шшупаться! Бабы!» Бабы гуртом навалятся на охальника, сдерут с него штаны и пустят по полю голым ниже пояса под смех остальной публики. Мужики только посмеиваются. Я недоумевал. Ощущая себя приверженным к мужскому клану, я не мог понять, почему более сильные физически мужики не заступятся за собрата и не дадут какой следует отпор этим нахалкам бабам. «Да их бы! Им бы! А тут еще — шшупаться! Ну что тут такого особенного». Этого я и вовсе не понимал.

Невольно приходит на ум «Поднятая целина» М. Шолохова. Что бы там ни говорил злопыхатель Солженицын с подпевалами, но я не знаю более художественно цельной картины становления колхоза в отдельном населенном пункте. Публицист Солженицын пускай отдохнет. «Поднятую целину» первый раз я прочитал тогда же еще в подростковом возрасте и находил немало соответствий в жизни своего села, в особенности в той атмосфере воодушевления, с которой герои Шолохова и мои односельчане начинали новую жизнь. Соревнование. Моя мать вместе с тремя или четырьмя товарками сбивались в группу и показывали работу: вязали в рабочий день по 600 и более снопов и складывали их в копны. Прикиньте, один сноп в минуту — 10 часов без разгибу. А мою мать еще тот или иной мужик наперебой упрашивал встать с ним в пару.

В это время отец был назначен бригадиром 2-й бригады, 1-й бригадой командовал тоже Комаров и тоже Ванька, по прозвищу Дикарек. Уборка хлебов подходила к концу. Нужно было постараться, поднажать и смахнуть недожатую пшеницу. Задумали выйти на работу в ночь и обогнать 2-ю бригаду. Мать была в 1-й бригаде, и ей наказывали: «Ты своему не говори». Но и те парни не промах. Сами сорганизовались. Кто кого! Бригадиры, наверно сговорившись, к окончанию припасли бабам в угощение красное вино «Кагор». Полуголодные бабы с устатку и с непривычки округовели и всем кагалом карнавальным шествием двинулись к правлению. По пути лежала река, и бабы в одежде кинулись в воду бултыхаться. На площади перед правлением началось главное действо, песни, пляски с частушками-прибаутками. Мужики держатся в стороне, не вмешиваются. Андрей Хохлов подошел