* * *

От самого себя не убежишь. В 1841 году у Бальзака очередная интрижка, на этот раз с некой вдовой нотариуса Элен де Валетт. Прочитав «Беатрису» («Béatrix»), она написала Бальзаку, что Геран, где происходит действие романа, её родина. Роман был посвящён отношениям Листа с Мари д’Агу; там же в лице одного прелюбопытного персонажа без труда узнается Аврора Дюдеван (Жорж Санд).

Познакомившись, весной 1841 года они вдвоём уезжают в Бретань, где посещают места, описанные в «Беатрисе». Испытывая страшное одиночество, Бальзак серьёзно увлёкся. Сюда же, в Бретань, он в 1830 году приезжал с Лорой де Берни, и теперь многое здесь напоминает ему ушедшую подругу.

Однако злобное письмо бывшего любовника Элен, романиста Эдмона Кадора, в котором тот называл спутницу Оноре прелюбодейкой, нарушило любовную идиллию. Бальзак потребовал у Элен объяснений. Женщина оказалась в неловком положении, и вскоре они расстались.

Бальзак в подавленном состоянии, он испытывает сильный стресс. И лучшим средством для снятия невротического напряжения он видит… в женщинах.

«В жизни Бальзака, – пишет Г. Робб, – появлялись “кошечки”; им отведена была та же терапевтическая роль… Впервые его поведение выглядит непродуманным, почти таким же, как у обычного человека. Обрывки писем разоблачают определенную беспорядочность в связях – записка от девушки по имени Дженни, которая работала официанткой в кафе “Фраскати”; переговоры с Арманом Дютаком, в которых участвовали некие “Аннет” и “Луиза”. Походы к проституткам тогда были настолько общим местом, что им не придавалось никакого значения. Правда, приходится вспомнить о том, что Бальзак считал секс средством утечки творческой энергии. В тот период его творчество кажется гораздо богаче его жизни. В “Человеческой комедии” продавщицы и официантки, которые имеют побочный заработок, выступают под кличками и псевдонимами; в жизни Бальзака все было по-иному. Эти женщины, возможно, просто отвлекали его от главной цели, достичь которую, как он надеялся, он сумеет только с Эвелиной»{424}.

Эвелина! Оноре необходимо было её видеть. Они непременно должны пожениться! Брак скрепит их отношения, и всё изменится в лучшую сторону…

Решено, он отправится к ней… в Санкт-Петербург.

* * *

Ревность – не самый лучший советчик. Мало кто знал, что после отъезда Ганской в Санкт-Петербург Бальзак едва не лишился возлюбленной. Причиной тому стал он сам. И это… целая история.

Суть в том, что тогда же в российскую столицу собирался Ференц Лист, всемирно известный композитор-виртуоз, который должен был дать в России концерт. Узнав об этом, Бальзак, пользуясь случаем, отправляет с музыкантом любовное письмо.

«Дорогой Франц, – писал он Листу, – если хотите оказать мне дружескую услугу, проведите вечер у той особы, которой передадите от моего имени эту записку. Сыграйте что-нибудь для маленького ангела, мадемуазель Анны Ганской, которую вы, конечно, очаруете…»{425}

В нашем представлении Ференц Лист – этакий «душка» с седоватой шевелюрой и профилем Данте, «гений от искусства». Так и есть, гениальный, талантливый и всемирно признанный музыкант. Однако это внешняя сторона «медальки» – её, так сказать, оболочка, вид анфас. Он же, как правило, и остаётся в сознании потомков этаким штампом эпохи.

Но, как известно, любому человеку ничто человеческое не чуждо. Невероятный талант имеет свою изнанку – он всегда бок о бок с соблазнами. Лист был известным ловеласом и разбивателем дамских сердец. Женщины обычно уже после первого концерта влюблялись в виртуоза до умопомрачения. Ничего удивительного, что маэстро был избалован женским вниманием как никто другой. И это понятно, ведь из-под гениального пера композитора выпорхнуло около тысячи уникальных музыкальных произведений. Заметим: уникальных!

Вот записи из дневника венской девушки Терезы Вальтер, чьи родители однажды сводили подростка на концерт Листа:

«19 апреля 1838 года. Музыка его меня глубоко потрясает, и скорее всего от нее следовало бы заплакать. О, как хотелось мне от всей души и плакать, и смеяться, чтобы хоть каким-то образом выразить мою растроганность… Лист… он первый, чья внешность так влечет меня. Природа начертала благородство на самом его лице. Отец предупредил меня, чтобы я не говорила с таким восторгом о Листе, иначе начнут судачить, что я влюбилась в него… […]

1 мая 1838 года. Сегодня я услышала самое настоящее откровение божие. Вместе с родителями мы приехали на домашний вечер Хаслингера… На пюпитре уже стоят ноты. Лист перелистывает их… и начинает играть прямо с листа. Как жаль, что это чудо человеческого духа никак нельзя увековечить. Сплошное очарование, сплошное наслаждение… Мне снова попало от папы, потому что я опять расплакалась. Но мне не стыдно. Стыдно было бы, если бы, наоборот, не прослезилась… […]

1 июня 1838 года. Сегодня проводили почтовым дилижансом Листа все те, кто за время пребывания музыканта в Вене вошел в узкий круг его друзей… и, конечно, мой папочка. Я упрашивала его взять с собой меня, но на этот раз – кажется, в первый и последний – он отказал мне… Я чувствую, нет – вижу, как Лист садится в дилижанс… и какая-то сладостная боль сжимает сердце. Мне кажется, я люблю его, и в этом нет ничего постыдного… Теперь, когда уже вдалеке стучат по камням колеса его дилижанса, я с опозданием обращаюсь к нему со словами боли и восторга: “Я люблю тебя!..”»{426}.

Вот ещё одно воспоминание о встрече с Листом. На этот раз – русского музыкального критика В. Стасова: «…Мы с Серовым были после концерта как помешанные… Мы клялись друг другу, что этот день 8 апреля 1842 года отныне и навеки будет нам священен, и до самой гробовой доски мы не забудем ни одной его черточки. Мы были как влюбленные, как бешеные. И немудрено. Ничего подобного мы еще не слыхивали на своем веку, да и вообще, мы никогда еще не встречались лицом к лицу с такою гениальною, страстною, демоническою натурою…»{427}

Одним словом, если уж критики-мужчины влюблялись, то прекрасная половина и подавно. А потому женщины были для прославенного композитора главным соблазном его жизни.

В тридцатые годы своего века Лист проживал в Париже. Венгр по крови, он любил этот город настолько, что родной язык забыл вовсе, и, если бы не дама сердца, помогавшая ему вспомнить и немецкий, не знал бы и языка Гёте. Как вы поняли, всем известным языкам композитор предпочитал французский, странам – Францию, а столицам – Париж. Дружил с Шопеном, который, как и его коллега, в то время тоже считался «парижанином».

Именно будучи в гостях у Фредерика Шопена, Лист сблизился с той, которую уже давно искал – дамой сердца, упомянутой нами выше.