Шрифт:
Закладка:
Я пожал плечами. Все равно по милицейской и нашей картотеке фрагмент одного пальчика не позволит найти никого. Но вот если будет перед нами конкретный подозреваемый, тогда уже разговор другой. Тогда это станет неопровержимым прямым доказательством.
— Ладно, это все пока неактуально. Лучше поведайте, какие указания вам выдали? — посмотрел на меня выжидательно Петр Петрович.
— Перевезти взрывчатку поближе к объекту. И приступить к подготовке акции, — пояснил я. — И что мне делать?
— Вам же прямо сказали — взрыв готовить.
— И до какой стадии мне его готовить?
— До конечной, Александр Сергеевич. До самой финальной. И ждать, когда нарисуется Птицеед.
— Значит, до финальной?
— Именно так. И никак иначе.
— Сильно, — оценил я.
— Только перед взрывом не забудьте фитиль выдернуть. Потому что если рванет… Ну о расстреле мы тогда только мечтать будем. Тяжко нам придется. И не только нам. Прониклись, мой юный коллега?
Я кивнул. Действительно проникся. До нервной дрожи и до слабости в коленках.
— Вот и молодец. Я на вас надеюсь, Александр Сергеевич, — широко и открыто улыбнулся куратор.
Он всегда заканчивал так наши встречи — с широкой улыбкой и зарядом неуместного оптимизма. И всегда надеялся на меня. Надеется и сейчас. На то, что я успею не только вовремя выдернуть зажженный фитиль, но и выдерну его вместе со жвалами Птицееда…
Глава 10
Заседание подпольной коммунистической организации троцкистского толка «Путь Ильича» проходило в просторной, плотно заставленной столами, завешанной плакатами, заваленной пропагандистской литературой комнате комсомольского комитета кожевенной фабрики имени Володарского.
Мирослав расселся в широком, но страшно неудобном деревянном кресле, доставшемся комитету от старого хозяина фабрики. Вдоль стены был протянут транспарант: «Да здравствует комсомольское племя — могучий резерв и надежный помощник большевистской партии!»
Комсомольский вожак мрачно глядел на своих верных соратников. Настроение было неважное. Оно вообще прыгало в последнее время в дикой пляске, то поднимаясь на пики эйфории, то падая в пучины самоедства и печали. А все из-за того случая на мосту. Так и стояла эта сцена перед глазами.
Он все не мог избавиться от сжигающего стыда за свою нерешительность. Приходит миг, и простой человек может изменить ход истории. Одним движением. Пусть это и будет стоить ему жизни. Но он малодушничает. И так и остается простым человеком, точнее, безвестной жалкой тряпкой. Ничтожеством.
Впрочем, возможно истолковать все иначе. Может, его жизнь важнее для той же истории, чем смерть ненавистного сатрапа. Может, он еще сделает что-то великое, и сама судьба отвела его руку, сохранив для чего-то куда более значимого.
Все, точка. Хватит самоедства! Это только слюнтяи смотрят в прошлое. Герои идут в будущее. А будущее его — вот эти ребята. Самые близкие ему сейчас на всей Земле люди. Потому что они поклялись идти с ним в одном строю.
Эта мысль немножко подняла настроение. И он уже более благожелательно посмотрел на соратников. Десять человек. Пришли почти все. Неявка на собрания считалась преступлением против организации. Дисциплина — это все. Этому Мирослава еще в РККА научили.
Пред ним были семеро ребят в гимнастерках навыпуск, перепоясанные ремнями — стиль модного немецкого «юнг-штурма», модная форма комсомольских активистов. Три девчонки в красных революционных косынках, неизменных с начала двадцатых годов и подчеркивающих приверженность делу революции. Соратники, они все красивы своей молодостью и искренней устремленностью к высокой цели. В них плескалась бешеная энергия обновления, которая встряхивает и двигает вперед томящееся в стенах замшелых убеждений и правил человечество. И еще они преданы ему лично, и это, пожалуй, самое главное.
Он улыбнулся, положив ладонь на толстую пачку исписанных листов. Каждый его соратник хорошо постарался, добросовестно, слово в слово переписав в нескольких экземплярах агитационное письмо, которое уже полгода ходит по городам и весям России. В нем крик души из самой глубины стенающего от притеснений народа. И отлично расписано, что такое на деле сталинская коллективизация и индустриализация.
«Товарищи рабочие и крестьяне!
Всем вам пришлось испытать большевистскую генеральную линию. Не все смогли перенести, как говорят большевики, правильного руководства Сталина. Много наших отцов, матерей, братьев и сестер погибли от голода — и дома, и в ссылке. Правду говорить стало совершенно нельзя. «Скажешь правду, потеряешь дружбу», а сейчас получается, не только дружбу, но и жизнь свою потеряешь.
Не любят большевики, когда им правду говорят. Все как будто у них делается правильно. У капиталистов, говорят большевики, голод, нищета, безработица, у нас — расцвет. Да разве это расцвет, когда почти целые села вымирают! Когда голодные люди едят людей!
Получит колхозник на семью 100–200 пудов хлеба, газеты так распишут: вот, де, мол, уже настоящая, светлая, зажиточная жизнь. А скажите, товарищи, мало среди крестьян было до коллективизации таких, которые получали по 100 пудов? Редко кто столько не получал. Сейчас редко кто получает — вот какова эта сытая жизнь.
Политика Сталина — политика крови и нищеты трудящихся. Не случайно появился в народе анекдот. Один крестьянин где-то спас Сталина, Сталин спрашивает этого крестьянина, что за это дать. Крестьянин попросил его только не говорить крестьянам, что он его спас. Если бы крестьяне узнали о таком геройском подвиге своего товарища, то они его убили бы.
После окончательных расчетов с государством крестьянину ничего не остается на обувь и одежду, и ремонт дома, и другие домашние нужды. Где же здесь расцвет? Где же здесь светлая, зажиточная, радостная жизнь? Крестьянин сейчас не хозяин себе, воля его утеряна, каждый его шаг под большевистским контролем.
Только освободившись от этого контроля, крестьянин сможет зажить светлой, радостной, сытой жизнью. За это боритесь сейчас».
Заседание организации сегодня провели быстро. Выступающие доложили о новых преступлениях сталинизма и о вопиющем отходе от ленинских норм.
Мирослав, оценивая победные рапорты большевистских газет о стремительно растущей промышленности и победном ходе индустриализации, скептически отметил:
— Перед нами варварское расходование ресурса на ложное целеполагание. Если вдуматься, зачем нам одна-единственная жалкая Россия, когда перед революцией открывается весь мир? Зачем возиться и растрачивать силы на промышленность, когда мировая революция кинет к нашим ногам всю промышленность мира?
Его речь завершилась такими искренними аплодисментами, что просто бальзам на душу.
Вот что у Мирослава было отлично развито — так это безошибочное чувство, которым он определял похожих на себя и привлекал к сотрудничеству. Тех, кому не все равно — так он считал. На самом деле
