их понимал. Сам тоже с удовольствием постоял бы в очереди, до конца которой так ни разу и не дошел. Вот и сейчас у меня другое направление. Мне налево, в ГУМ.

До революции это роскошное здание, выходящее на Красную площадь, называлось верхними торговыми рядами. Один большой магазин. Такой апофеоз торгово-буржуазной роскоши в стиле завоевавших в девятнадцатом веке Европу торговых строений типа «пассаж», где магазины размещены ярусами по сторонам широкого прохода-галереи, с остекленным перекрытием. После революции это стало Государственным универсальным магазином. Во времена НЭПа здесь цвела бурным цветом свободная и порой дикая торговля. Теперь социалистическая торговля шла на первых этажах. А все, что выше, было отдано под учреждения, наркоматы, службы комендатуры Кремля. И под квартиры — такие тесные привилегированные соты для пчел, особо отличившихся при сборе социалистического меда.

В некоторые галереи пускали только по пропускам. Но мне туда не надо. Мне нужно туда, где еще теплится торговля.

Я прошел мимо отключенного на зиму знаменитого фонтана ГУМа. Гордо и ярко блестел антикварными побрякушками «Торгсин» — магазин системы «торговля с иностранцами». Тот самый, о котором меня спрашивал иностранец в ушанке и где он рассчитывал приобрести по дешевке всякую антикварную старину за так необходимую нашей стране валюту. Здесь же шли магазинчики, торговавшие тканями, канцелярией. Дальше — вход в продовольственный магазин, отданный сейчас почти полностью под распределитель ЦК ВКП(б).

Странно, наверное, здесь жить и работать. Не слишком удобно. Зато имеется множество лестниц, переходов и закутков, где легко затеряться и незаметно добраться до явочного помещения.

Я здесь уже бывал, поэтому продвигался уверенно. Нырнуть на боковую лестницу. Подняться в тесный коридорчик. Толкнуть массивную деревянную дверь. Ну вот я и на месте. И Петр Петрович Петров — знать бы еще, как его там зовут в реальности, — тоже тут.

Поздоровавшись, я уселся на старинный и нелепо чуждый в этой каморке роскошный позолоченный стул в стиле ампир с гнутыми ножками. Выжидательно уставился на расположившегося за столом моего куратора от центрального аппарата ОГПУ.

Сколько сталкивался с коллегами-чекистами, но такого, как он, больше не встречал. Единственный экземпляр в своем роде. Человек-загадка. Мастер перевоплощений. Рационален, прозорлив, минимум посторонних эмоций. Его будто Господь, если он есть, специально создал идеальным резидентом и вербовщиком. Будто это вовсе и не человек, а биологическое воплощение всей рациональности тайных служб.

Он меня пугал этой своей холодной ипостасью апофеоза оперативной необходимости, где не оперируют такими понятиями, как жестокость, перегибы или гуманизм, и где важен лишь результат, притом любыми способами. С другой стороны, более надежного и продуманного руководителя трудно пожелать. Одно плохо — он без каких-либо переживаний кинет меня в смертельный прорыв, а если надо, без тени сомнения пожертвует мной. Но такова уж моя работа. Я на нее подписывался.

И он всегда полон сюрпризов. Вон, в прошлую встречу я готов был ему преподнести терроргруппу в полном составе, в подарочной обложке, повязанную золотой тесемкой, и, необходимо отметить, сильно этим гордился. А он мне объявил:

— С каких это пор вы, Александр Сергеевич, на такие мелочи стали размениваться?

— В смысле? — напрягся я. Тут меня стало одолевать нехорошее осознание того, что не все так просто. Точнее, все очень сложно. Похоже, легкий вояж отменялся.

— Да таких терроргрупп у нас завались, на любой вкус и размер. После Гражданской войны и коллективизации найти шаловливые ручонки, которые жаждут что-то сломать и взорвать, проблем нет. А вот найти голову…

— С ушами, — хмыкнул я.

— И зоркими глазами… Ваши архаровцы, конечно, люди опасные. Но они мошкара. А вот за ними стоит настоящий Птицеед. Так мы его называем. Знаешь, что это за тварь?

— Огромный паук, — продемонстрировал я свою образованность, почерпнутую из любимого журнала «Вокруг света». — Плетет сети. Жрет все, что в них попадется. Не только насекомых, но и мелких птиц.

— Нет, наш по крупным птицам спец. Необычайно вредное насекомое. И неуловимое. Давно на него охотимся. И вот представился шанс.

Он ввел меня в курс дела. Картина и правда получалась примечательная. И даже пугающая.

Сняли полгода назад контрреволюционную ячейку, которая готовила диверсии на авиационном заводе. Часть ее разбежалась, в том числе лидер, которого искали по всей Москве и окрестностям. Он был единственный, кто мог дать ниточку к резиденту, от которого получал задания. Его застрелили прямо под носом у опергруппы ОГПУ, приехавшей на захват. Так и не установленный убийца снял объект мастерски, одним винтовочным выстрелом, с большого расстояния. После этого Петр Петрович начал анализировать обстановку и искать аналогичные факты. Очень его заинтересовал этот глубоко законспирированный резидент.

Вскоре выяснилось, что при провалах других ячеек были еще случаи подобного обрубания ниточек, тянувшихся к заправилам подполья. Напрашивался вывод: в столице на протяжении минимум трех лет действует руководитель обширной вражеской агентурной сети, которая замешана в наиболее изощренных и опасных акциях против социалистического государства. Притом уровень конспирации таков, что зацепиться за этого руководителя никак не удавалось, несмотря на то, что ячейки сети вскрывались одна за другой.

Почему куратор решил, что шифрованными записочками я переписываюсь именно с Птицеедом? Ну так это укладывается в стиль работы резидента. Вроде он всегда где-то близко, но и черта с два его ухватишь.

— Мы прилично потрепали его агентуру, — сказал Петр Петрович. — Думаю, ресурсы его сильно подтаяли, и сейчас ему нужно беречь людей. И есть все основания полагать, что самые большие надежды он возлагает именно на ваших подопечных. Мало того, я считаю, он плотно контролирует их. То есть находится где-то рядом.

— Ну если даже тайник рядом с местом их обитания…

— Вот именно. Оглядывайтесь. Фиксируйте. Он может быть совсем рядом с вами, но по повадкам его не узнаешь. Это должен быть большой артист.

— Артист-куплетист, — хмыкнул я.

Какая-то кривая вражеская рабочая схема выходила. Но она наверняка имеет свои основания. Просто мы о них ничего не знаем.

Так что пришлось мне настраиваться на долгое глубокое погружение. Вот и погружаюсь все глубже в трясину контрреволюции в роли жабы, квакающей в унисон со всем этим болотом: «Долой Советы! Даешь монархию!»

Пока что я даже не представлял, как именно вытащить на свет божий этого Птицееда. И сильно надеялся услышать сейчас какие-то светлые и перспективные идеи от моего куратора. Но для начала протянул ему конверт с шифровкой. Зачем я ее принес? Затем, что это уже не просто кусок бумажки, а вещдок.

— Думаете, всеведущий опытнейший Птицеед настолько беспечен, что оставит свой отпечаток пальца? — с сомнением произнес я, глядя, как Петр Петрович, удовлетворенно крякнув, осторожно открывает конверт.