Шрифт:
Закладка:
Взволнованный, он садится за письменный стол, берёт гусиное перо и начинает писать: «Что за сюрприз доставили вы мне вчера вечером, сударь. Никогда, полагаю, ни одного автора так не критиковали в газете, да еще лучший судья по этой части. Вы обогрели сироту, брошенного посреди улицы…»{399}
Так начиналась слава великого Стендаля. Хотя в редких некрологах по поводу смерти автора «Пармской обители» (он скончался в марте 1842 года) фамилия Анри Бейля звучала как… Стенгаль.
* * *
Журнал «Revue parisienne» схлопнулся так же быстро, как четыре года назад «Chronique de Paris». Арман Дютак был не тем человеком, который мог бросать деньги на ветер. Как ни старался Бальзак, его проект оказался нерентабельным. Сложив дебет с кредитом, на выходе учредители получили неутешительный результат: за несколько месяцев общий доход составил 5372 франков; расход – 7173{400}. Разница существенная, причём не в пользу дохода. То есть одни убытки. Оноре трепыхается, как рыба, выброшенная на берег.
Но ему вновь нигде не везёт. Желание стать французским парламентарием и влиять на политическую ситуацию в стране не оправдалось: те, за кого он ратовал, своего «благодетеля» просто не выбрали. Французская Академия им пренебрегла, несмотря на все усилия Шарля Нодье и Виктора Гюго.
С членством в Академии вышел конфуз. Бальзак давно мечтал стать «одним из академиков». Не нужно идеализировать Оноре – он был вполне земным человеком. И деньги значили для романиста значительно больше, чем нам кажется. Престиж престижем, но звание академика, помимо прочего, изначально обеспечивало стабильный доход.
Академик всегда на плаву, и две тысячи франков в год позволяли ему вести относительно безбедный образ жизни. С учётом того, что у членов Академии имелись возможности войти в различные комиссии и подкомиссии, это давало возможность улучшить своё финансовое положение. Так, членство (пожизненное) в Комиссии по составлению словаря увеличивало доход до шести тысяч франков!
Кстати, ещё раз о престиже. Да, престиж тоже имел значение. Разве шляпа и шитый золотом фрак академика – не повод гордиться особым положением во французском высшем обществе? Успешный, знаменитый, богатый, да ещё и учёный…
«Я стараюсь только для того, чтобы знали, что я хочу быть избранным, это будет праздник, который я держу в запасе для моей Евы, для моего волчонка. Я нахожусь вне стен Академии, зато стою во главе литературы, которую туда не допускают, и, право, мне приятнее быть такого рода Цезарем, чем сороковым бессмертным. Да и добиваться подобной чести я не стану раньше 1845 года…»{401}
Вот они, иллюзии, занимавшие тщеславного Бальзака. Но свести всё воедино пока никак не получается. Эти чёртовы академики мнили из себя невесть что. Хотя среди них хватало и порядочных людей. По крайней мере, один из влиятельных её членов, Шарль Нодье, хлопая Оноре по плечу, успокаивал:
– Не переживайте, mon cher ami, в Академии за вас большинство. Но здесь свои правила. Например, Академия охотно примет какого-нибудь политического злодея, мошенника, сумевшего благодаря своим деньгам увернуться от суда присяжных, но она падает в обморок при мысли о каком-нибудь неоплаченном векселе… Она безжалостна, бессердечна по отношению к гениальному человеку, если он беден или дела его идут плохо… Постарайтесь, mon cher, чтобы у вас не было никаких долгов, и, ручаюсь, вы будете избраны…
– Но при чём здесь долги – я вполне состоятельный! – горячился Бальзак.
– О, mon cher ami, вы же знаете, как я к вам отношусь. Вам нужен мой голос? Так вот, я отдаю вам… свое место.
– Но… как же вы, mon cher?
– Я? Смерть подбирается ко мне…
В январе 1844 года Шарль Нодье умрёт. Но для академиков его смерть ничего не изменит. А потому Бальзаку откажут.
Впрочем, какое это сегодня имеет значение, что гениального писателя куда-то не приняли? Значит, Французская Академия в те годы оказалась недостойна «великого Оноре».
В 1839 году Бальзак возглавил Общество литераторов (Гюго, Дюма, Сульт и пр.), членов которого ядовитый язычок Сен-Бёва назвал «маршалами французской литературы». Сказано было, конечно, из зависти, ведь самого Сент-Бёва туда никто и не думал приглашать.
Поль Лакруа вспоминал: «Я с удовольствием вспоминаю свои ежемесячные встречи с Бальзаком на заседаниях Общества литераторов в течение всего времени, пока он принимал участие в работе комитета этого общества, которое насильно удерживало его в течение двух лет, отказываясь удовлетворить его заявление об отставке. Бальзак 1841–1844 годов – это уже совсем не тот Бальзак, что в 1830-е годы. Он стал проще в общении с собратьями по перу, впрочем, не совсем сойдя со своего пьедестала; был он по-прежнему необыкновенно честолюбив и чванлив, но старался скрывать это: он делал все возможное, чтобы со всеми быть приятным и любезным. И надо признать, что был он на редкость обаятельным собеседником: невозможно было устоять перед его красноречием и завораживающим взглядом. Он как никто другой умел держать собеседника в плену беседы, которая обычно превращалась в неиссякаемый монолог. О чем бы ни зашла речь, он обо всем говорил одинаково легко и многословно, а суждения его всегда отличались глубиной и оригинальностью. Я знавал во Франции многих искусных ораторов, но, по-моему, всем им было далеко до Бальзака»{402}.
Для самого Бальзака Общество литераторов оказалось слишком тесным. Что же оставалось? Писать.
* * *
14 апреля 1841 года Бальзак подписывает с Шарлем Фюрном важный для автора договор (будет перезаключён 2 октября) на издание его 20-томного собрания сочинений. В глазах Бальзака Фюрн был надёжен, ведь именно он издал сочинения Вальтера Скотта[133]. Согласно условиям контракта, каждый том предполагалось издавать тиражом три тысячи экземпляров, при условии авторского гонорара 50 сантимов с тома. Общая сумма сделки составляла 30 тысяч франков, причём половина этой суммы (15 тысяч) выплачивалась автору сразу после заключения договора.
Двадцатитомный цикл получил название «Человеческая комедия».
С. Цвейг: «Составить труд, который, к несчастью, не оставили нам Рим, Афины, Мемфис, Персия и Индия, составить такой труд о Франции девятнадцатого века – вот к чему стремится Бальзак. Он хочет описать общество своего столетия и одновременно показать силы, движущие этим
