о замене Петелю смертной казни на каторгу, но… Но ему помешало некое письмо (судя по всему, из провинции, где произошло убийство), в котором до сведения монарха доводилась мысль о том, что помилование преступника не самым лучшим образом «скажется на нравах провинции». Призадумавшись, король отложит перо. Судьба Петеля была решена, его гильотинировали.

Бальзак был шокирован. Это произвол, горячился Оноре, где справедливость?! Хотя понимал: он проиграл. Машина правосудия – не детская машинка, которую можно свернуть с пути лёгким движением башмака: она тяжеловесна и обстоятельна. А ещё – неизменная часть государственного механизма. Ну а публицистика – так, для поддержания видимости демократии. Государство как часы, где человек лишь микроскопический винтик. Кто думал иначе (а Оноре, конечно, думал по-другому), тот ошибался.

Бальзак растоптан и обижен. Его добрая «Пьеретта», которая должна была стать на выходе сентиментальной сказкой в стиле Шарля Перро, и над которой он сейчас работал после случившегося буквально на глазах превращалась в нечто жестокое и отнюдь не детское. О жизни несчастной сиротки (Бальзак писал её для маленькой Анны Ганской), оказавшейся в семье приёмных родителей, невозможно читать без слёз. Книга получилась явно не для детишек.

* * *

Получалось, Бальзаку было комфортнее жить среди своих героев, нежели там, куда его никто не звал. Тем не менее Оноре неймётся. Четырёх лет вполне хватило, чтобы он окончательно забыл, как бесславно закончилась его одиссея с еженедельником «Chronique de Paris», отнявшем у него десятки тысяч франков и уйму времени. Неудача с оправданием Петеля разрушила страстное желание Оноре сделаться этаким глашатаем правды, к которому прислушивался бы весь Париж, а то и вся Франция. Бальзак вновь уверовал в то, что он (быть может, самый независимый и честный политик!) должен (и даже – обязан!) лично рассказывать согражданам последние новости в культуре, литературе и драматургии; но главное – регулярно публиковать собственные романы. И сделать это можно опять же посредством… газеты. Да, это те же грабли, только вид сбоку. Но что делать – без газеты просто тупик, ни туда, ни сюда. Журнал или газета – это творческий простор, млечный путь идей и информации. И Оноре решается.

В сентябре 1840 года появляется новое детище Бальзака – «Revue parisienne» («Парижское обозрение»). Считается, что Бальзак, ничтоже сумняшеся, в этот раз попёр наобум, из расчёта будь что будет! Но это не так.

В конце 1830-х годов в Париже наибольшим спросом пользуются два ежедневника – «La Presse» («Пресса») Эмиля Жирардена и «Le Siècle» («Век») Армана Дютака. Оба владельца – вчерашние компаньоны, а на тот момент непримиримые конкуренты. Повздорив когда-то с Жирарденом, Бальзак сходится с Дютаком[132], в тандеме с которым начинает печатать у него свои новые романы. К 1840 году у Армана Дютака уже целый трест из нескольких газет: в его активе «Le Charivari» («Гвалт»), «Caricature» («Карикатюр»), «Gazette des anfans» («Детский вестник») и др. Позже Альфонс Карр уступит Дютаку свою «Revue literer» («Литературные новости»).

Дютак – ненасытная акула. В его распоряжении собственная типография и опять же собственный Théâtre du Vaudeville. Типография и театр в руках одного владельца изначально делают его богатейшим человеком Парижа.

Впрочем, Бальзаку до всего этого нет никакого дела. Дютак, в отличие от Жирардена, обожает Оноре, называя того непревзойдённым классиком французской литературы. И голова романиста теперь занята одним: как использовать столь выгодное для себя отношение издателя? Самое простое – заключить с Дютаком выгодные контракты. И это Бальзаку удаётся. Только в течение 1840 года в «Le Siècle» и «Caricature» публикуются шесть романов Бальзака и одно эссе. Позже Дютак напечатает «Дочь Евы», «Беатрису», «Пьеретту», «Маленькие неприятности супружеской жизни». Знаменитое «Письмо по делу Петеля» также возьмёт на себя Арман Дютак, предложивший Бальзаку стать его компаньоном. Так возникла идея основать журнал «Revue parisienne». Предполагалось, что выходить он будет раз в месяц, объемом в 125 страниц, по цене один франк за экземпляр. Согласно контракту, рукописи, предоставляемые автором для печатания в журнале, не оплачивались, так как авторский гонорар исчислялся из общей прибыли.

К октябрю 1840 года выйдет три номера бальзаковского «Обозрения». В самом первом автор опубликует свою новую повесть «З. Маркас» («Z. Markas»), пронизанную критикой французской монархии. Оноре предсказывает падение существующего режима, на смену которого, как пророчествует Бальзак, непременно придёт Республика.

Почувствовав творческое раздолье, Бальзак вводит рубрику литературной хроники. Как и следовало ожидать, он вдребезги разбивает Сент-Бёва и Латуша, одновременно восторгаясь Виктором Гюго, Фурье и молодым автором Мари-Анри Бейлем, писавшим под псевдонимом то ли Стенгаля, то ли Стендаля. Бывшего интендантского офицера наполеоновской армии никто не знает; впрочем, как и его произведений. Да, в общем-то, и знать не хотят. Его «Пармскую обитель» не читали, не читают и не желают читать: мало ли что накропал этот то ли Стенгаль, то ли Стендаль.

Стендаля открыл Бальзак. «Пармская обитель» его сразила! В письме товарищу Стендаля, некоему Р. Коломбу, он напишет: «Я только что прочитал в “Конститусионнель” статью с выдержкой из “Пармской обители”, и она наполнила меня греховной завистью. В самом деле, лихорадка ревности охватила меня при чтении великолепного и правдивого описания битвы. О чем-то подобном я всегда мечтал для “Сцен военной жизни”, труднейшего раздела в моем творении, этот отрывок наполнил меня восторгом, огорчил, восхитил и поверг в отчаяние. Я говорю вам это с полной откровенностью. Не удивляйтесь, пожалуйста, если я не сразу отвечу согласием на вашу просьбу. Я должен сперва получить всю книгу. Верьте моему прямодушию. Я скажу вам все, что я о ней думаю. Прочитав этот отрывок, я стал взыскательней»{397}.

Бальзака понять можно: он уже многие годы мечтал написать сцену душераздирающей наполеоновской битвы. Но до этого у него всё никак не доходили руки. Пока готовился, нашёлся другой, который настолько талантливо это сделал, что оставалось единственное – просто завидовать. Как отметил Цвейг, Бальзак промешкал.

Итак, прочитав «Пармскую обитель», романист пишет восторженную статью, называя её «чудом» и «шедевром литературных идей». И, обращаясь к читателям, указывает, что на автора стоило бы обратить особое внимание. Как бы то ни было, «Красное и чёрное» (выдержавшее, к слову, при жизни автора лишь одно издание) читающая братия просто не заметила. Сент-Бёв, например, едко заметил, что высказываться об этой книге – лишь потерять время, ведь «герои Стендаля безжизненны – это просто хитроумные автоматы». А «Gazette de France» отозвалась ещё хуже: «Господин Стендаль не дурак, хотя и пишет дурацкие книги…»{398}

Парадокс: Стендаль станет по-настоящему знаменит лишь после своей смерти. Но, повторюсь: как писателя его