Да, Оноре очень хотел стать богатым. И, конечно, знатным. И лишь потом – потом! – знаменитым. Но Фортуна решила ограничиться лишь последним (и оказалась права!). Ничего удивительного, что Бальзак находился в постоянном поиске обогащения.

Ещё до продажи «Жарди» Оноре придумывает очередной «беспроигрышный» ход. На сей раз мишенью выбран театр. С драматургией у Бальзака складывалось не особо. Но математика – штука точная. А простые расчёты показывали умопомрачительный результат. Его средний успешный роман, на который уходило столько сил и энергии, творческого вдохновения и бессонных ночей, в лучшем случае мог принести 10–20 тысяч франков. Но что это в сравнении с успешной пьесой! Одна пьеса могла запросто принести сто тысяч в год. Сто тысяч! А то и сто пятьдесят-двести. Вот она, математика.

Таким образом, при грамотной раскрутке материала и удачной постановке можно сделать неплохие деньги. А рассуждения Оноре просты. Пусть одна пьеса даёт сто тысяч; если написать пять – это уже пятьсот тысяч! Нет, пять пьес маловато, пять – это явно бить баклуши. Он будет писать никак не меньше десяти. Десять пьес – миллион франков! А миллион – это настоящее богатство, капитал.

После подобных рассуждений Оноре приходит в некое возбуждение. Десять пьес в течение года – вполне осуществимо, причём это отнюдь не выдумки. Хотя для этого необходимо грамотно организовать работу. И тут не обойтись без помощников. И это – первое. Ну и второе: без «своего человека» в театральной сфере никак не обойтись. А театров в Париже хватает. В любом случае, один-два влиятельных директора, готовых за определённый куш оказать благорасположение к драмам г-на де Бальзака, могут сильно помочь. Ведь для них главное – кассовые сборы.

Что касается литературного «негра», им должен стать молодой и энергичный «писака», который за небольшую плату будет делать то, что ему скажет хозяин. «Поденщику» достаточно изложить фабулу, остальное пусть доделывает сам, постаравшись изложить «как можно литературнее». Вот и всё. Далее кипа исписанных листов попадает на стол Мастера, рукой которого делаются заключительные мазки[128]. Вывод напрашивался сам по себе: на каждую пьесу будет уходить не более нескольких дней (пусть – неделя-две). Следовательно, этих самых пьес можно будет строчить и строчить. Причём как бы между прочим. Потому что основное время будет посвящено главному – написанию романов. Почему бы одновременно не присесть на два стула?..

* * *

Первый шаг обернулся досадным падением: Бальзак споткнулся на помощнике. Хотя, как казалось сначала, с этим не должно было быть никаких осложнений. Однако случилось.

Известно, что Оноре слыл натурой крайне противоречивой. Будучи транжирой и жмотом одновременно, он постоянно балансировал между этими двумя крайностями, раз за разом попадая из огня да в полымя. Так и с «помощником». Нет чтобы взять в качестве «негра» какого-нибудь талантливого работягу, но Бальзак нанимает чуть ли не первого встречного, способного держать писчее перо. Это некий Шарль Лассальи, не имевший к театру ни малейшего отношения. Заслуга этого парня лишь в том, что за свою работу он берёт сущий мизер, который Оноре вполне по карману. Да, собственно, этот Лассальи ещё и совсем неприхотлив, что работодателя также вполне устраивает.

«Никто не может сказать, – пишет С. Цвейг, – где Бальзак откопал этого несчастного, жалкого неврастеника, этого рыцаря печального образа, эту ходячую карикатуру, этого унылого субъекта с фантастически длинным носом и растрепанной, в знак мировой скорби, шевелюрой! Быть может, Лассальи попался ему на улице или в кафе. Но как бы там ни было, Бальзак, не наводя никаких справок, поволок свою совершенно потерявшуюся жертву прямо в Жарди и устроил его там как своего гостя и сотрудника, предполагая еще в тот же день начать с ним совместно трагедию. В действительности же начинается комедия – одна из самых нелепых комедий в жизни Бальзака»{388}.

Так вот о реальной «комедии». Бальзак – этот великий отшельник – уже давно отвык от режима труда и отдыха обычных людей. Он даже об этом никогда не задумывался. А потому своего нового знакомого незамедлительно окунает в свой полуночно-полусумасшедший режим бодрствования.

Вообще, и сам Лассальи ещё тот жук: представившись писателю неплохим драматургом, он не имеет никакого представления о том, как пишутся пьесы. Как следствие – у этого парня нет никаких идей. Никаких – от слова «совсем». Лассальи – обычный пройдоха, решивший пожить за чужой счёт. И поначалу ему даже кое-что удаётся. Единственное, о чём этот «драматург» мечтает, чтобы его на какое-то время оставили в покое, предоставив самому себе. Скажем, на месяц, два, три…

Но не тут-то было! Бальзак срочно (как всегда) нуждается в деньгах. И уже через пару деньков работодатель переходит к действию, начав с привития собственного распорядка дня. Обед – в пять вечера. В шесть-семь – на боковую до двенадцати ночи. В полночь – подъём: перед заспанным лжедраматургом нависает некто в монашеском балахоне, напоминая средневекового инквизитора. Лассальи вздрагивает и, суеверно поёживаясь, начинает просыпаться. Встав, он что-то недовольно бормочет под нос, тем не менее вынужден плестись в кабинет хозяина. Устроившись в кресле, парень собрался было прикорнуть, но какой там, всё только начинается. И он ночь напролёт вынужден выслушивать монолог «патрона» о новой пьесе, а то и двух-трёх. «Негр» со слипшимися глазами преданно смотрит на своего кумира и даже пытается кивать. И так до шести утра. Вся надежда на то, что поутру удастся-таки выспаться, а уж потом…

Однако с «потом» опять не задалось. За дело! – требует Бальзак, пытаясь расшевелить вновь закемарившего было парня. А как же завтрак? – лопочет тот. Сначала – за письменный стол, а позавтракаем потом! К вечеру, требует хозяин, должен быть готов набросок пьесы.

К подобному развитию событий Лассальи оказался явно не готов. Он-то хотел совсем не этого; была мысль просто обвести вокруг пальца, а тут такое… Невыспавшийся за ночь (впрочем, он и не спал), «драматург» плохо соображает – вообще-то, он хочет спать. И, вздремнув вечерком (до полуночи), он вынужден вновь ночь напролёт выслушивать бесконечный монолог именитого коллеги по перу…

Через неделю Шарль Лассальи измотан, как гончая в конце охоты[129]. У него не остаётся сил даже взять в руки перо. О какой-либо «свежести мыслей» речь вообще не идёт. Его мозг, не привыкший к столь высоким перегрузкам, требует как минимум нескольких дней отдыха и здорового ночного сна, когда как неугомонный Бальзак в клочья рвёт один исписанный лист за другим: э, братец, не годится… Поняв, что