Кстати, об ограде – или заборе, кому как нравится. Ограда вокруг дома в Жарди, судя по всему, была добротная и обещала стоять лет этак сто. Однако не выстояла и нескольких месяцев, свалившись от первого же осеннего проливного дождя. В чём же причина? Измазанный грязью хозяин мечется по участку, бросая гневные эпитеты в адрес нерадивых работников: и тут схалтурили! Но причина оказалась намного глубже, причём в самом что ни на есть прямом смысле: в почве. Глинистая и рыхлая, она до осенних дождей не привлекала столь пристального к себе внимания – земля и земля. Однако вода и глина превращают почву… в болото. В тот самый ужас, знакомый каждому строителю и садоводу (но не нашему герою). Тут же выяснилось, что под садовую ограду никто не додумался заложить фундамент. А если и заложили, то никчемную подстилку для проформы. И вот результат: была ограда – и нет её. Пришлось восстанавливать. А она возьми – и вновь повались. И так несколько раз. В такие моменты и обычному человеку впору впасть в истерику – что уж говорить о нежной душе романиста.

«Тебе, сестра души моей, – пишет Бальзак Зюльме Карро, – могу я доверить мою глубочайшую тайну, а именно – я нахожусь сейчас в ужасающем положении. Вся ограда Жарди рухнула. Это вина подрядчика, он не выложил фундамент с соблюдением необходимых правил. Но хотя повинен он один, все тяготы снова падают на мою долю. У него нет ни су, а я уже уплатил ему в качестве задатка восемь тысяч франков»{377}.

Как вспоминал один из современников, подобная непродуманность дала о себе знать и при строительстве дома. Вот что об этом писал Жерар де Нерваль[125]:

«…Приходится признать сегодня, что предприимчивый фантазер, гениально изобразивший миллионы папаши Гранде, неудачно выбрал участок, и продавец, должно быть, немало над ним посмеялся… Участок состоял из двух десятков акров на уровне железной дороги и возвышался над путем из Виль-д’Авре в Севр; но это был самый отвратительный участок, какой только можно себе представить: глинистая почва удерживала воду в находившемся над ней слое песка, а уже над песком шел чернозем. Когда на подобном участке начинают возводить постройку, то происходит следующее: вес каменной кладки давит на воды, остающиеся в песке, и они стремятся просочиться через трещины в глине; тогда песок уплотняется, оседает, поверхность изменяется – и дом рушится. Все начинают сначала: тот же результат, по той же самой причине. Так повторялось три раза. Дом, построенный по чертежам Бальзака, постепенно смещался к дороге. Он приближался к ней незаметно, как приближаются к могиле. И вот наконец встал вопрос о сваях, с помощью которых необходимо укрепить грунт. Бальзаку не внушали доверия ординарные сорта дерева, предлагаемые отечественными поставщиками. Он поведал нам о сваях из дерева алоэ… Тем временем один разумный подрядчик убедил его в том, что при правильно возведенной земляной насыпи необходимость в сваях отпадает. Венецианский заказ был аннулирован. И уже вскоре дом действительно высился над тремя этажами насыпи, укрепленной небольшими известняковыми стенками, украшенными цветочными вазами и создающими от самого низу панораму, по выражению Фенелона, радующую глаз»{378}.

После всего этого у Бальзака усилились боли в висках и головокружения. Заботы не проходили бесследно, тем более что юность осталась позади. Спасали романы. Свои…

* * *

Но было кое-что и приятное во всём том, что в широком смысле слилось для Бальзака в понятие «Жарди». Например, возможность чувствовать себя радушным хозяином своего большого дома и огромного сада, а ещё принимать желанных гостей – друзей, журналистов, политиков. Многие из них позже оставили интересные воспоминания о том периоде жизни великого романиста. Кто-то – достаточно лестные; кто-то – критические; но каждый подчёркивал, что, живя в своём доме в Жарди, Оноре был неимоверно счастлив.

«Однажды в воскресенье в сентябре месяце тысяча восемьсот тридцать девятого года, – вспоминал А. Сегон[126], – вагон, следовавший в Версаль (прямым сообщением), заполнили некие путешественники, вот их имена: Жюль Сандо, Гаварни, Анри Монье, маркиз Беллуа, Лоран-Жан, Арман Дютак, Луи Денуайе, Леон Гозлан, а кроме того – граф де Граммон и пишущий эти строки – единственные из этого веселого каравана, кто еще жив. Все мы были вызваны Бальзаком в Жарди, и в послании, адресованном каждому в отдельности, стояло: «Срочное сообщение». Мы ломали голову, какое такое могло быть срочное сообщение…

И тут на нас налетел смерч в лице Бальзака. Он ворвался в комнату наподобие мистраля, влетающего в каминную трубу. – Алмазная жила! – вскричал он, презрительно пожав плечами. – Я нашел нечто получше. Алмазные жилы иссякают. А моей хватит на нас и наших потомков. Слушайте. Профессия романиста, начал он, обрекает его на голодную смерть. Сколько платят ему за строку? Тридцать пять сантимов… Хороша плата, нечего сказать! Так вот, он не будет больше писать романы. Отныне он станет драматическим автором. Пьеса, пользующаяся успехом, приносит доход от четырех до пяти сотен франков за вечер в Париже, а ее будут ставить во всех театрах Франции. Он брался, если ему будут помогать, заполонить пьесами все парижские сцены, от самой маленькой до самой большой. И к концу года наша казна будет насчитывать три миллиона – по меньшей мере! Театры разделяются таким образом: на попечении Граммона и Беллуа – пьесы в стихах; Сандо – пьесы в прозе, он возьмет на себя “Комеди Франсез” и “Одеон”; Гозлан – “Жимназ” и “Водевиль”; Анри Монье и Луи Денуайе – “Варьете” и “Пале-Руаяль”; Лоран-Жан и Лассайи – “Порт-Сен-Мартен”, “Гетэ” и “Амбигю”. Я буквально задохнулся от радости и гордости, узнав, что на мою долю выпали “Фоли-Драматик”, “Порт-Сент-Антуан” и “Бобино”… Дютак, у которого была типография и книжная лавка, будет издавать пьесы, а Гаварни их иллюстрировать. В пылу разыгравшегося воображения, опьяненный своей безумной мечтой, он говорил два часа. Золото, струившееся из его уст, наполняло и оттопыривало наши карманы.

Когда же наконец он умолк, мы были богаты, как барон Джеймс, и голодны, как матросы с “Медузы”. – А в котором часу тут обедают? – срывающимся голосом поинтересовался Монье. – Обедают? – повторил Бальзак. – Смотрите-ка, а я и забыл про обед и ничего не заказал. К счастью, ресторан “Грий-дю-Парк” находится поблизости от Жарди. И уж как мы чокались за наши будущие драматические победы!»{379}

Из воспоминаний Леона Гозлана:

«Ни в одной индусской или китайской поэме число строк не может сравниться с числом