приземления или неуспеха на сцене, Рудольф продолжал делать свои танцы рискованными и для себя, и для своей партнерши. По мнению Линн Сеймур, он был абсолютно «честным» танцовщиком, так как не желал «обманывать [публику] или искать легкие пути… Заставлять тело делать то, что для него не являлось естественным, [было] частью представлений Рудольфа о технике». Его приятельница Клер Мотт, звезда балета Парижской оперы, считала Рудольфа «самым требовательным» танцовщиком из всех, кого она знала. В октябре 1969 года они вместе репетировали постановку «Лебединого озера» в парижском Дворце спорта, когда Мотт призналась, что не может дальше продолжать. Три месяца назад она родила первого ребенка. «Я хочу, а ты должна», – заявил Рудольф, и Мотт повиновалась. Через несколько дней, когда уже сам Нуреев пожаловался на усталость, Клер повторила его приказ. И со своей «ехидно-понимающей улыбкой» Нуреев тоже подчинился.

Он «толкал тебя к краю утеса и в последний момент спасал от падения», – так описала Моника Мейсон работу Рудольфа с партнершей. И это не было метафорическое сравнение. Наклонившейся вперед в арабеске с высоко поднятой ногой Мейсон нередко казалось, что она вот-вот рухнет на пол, когда Нуреев, почувствовав это, «каким-то чудом ловил [ее] за пачку или даже за трико» и поднимал высоко на мыски в релеве. А бывали вечера, когда танцовщик приземлялся так близко к краю сцены, что Монике казалось, что он упадет в оркестровую яму.

Даже в антрактах Рудольф «выкидывал всякие фортели». Однажды в Лондоне, ожидая в кулисах своего выхода на сцену вместе с Мейсон для исполнения па-де-де Черного лебедя, он принялся зачем-то обшаривать свои туфли. Услышав приближение их музыкальной темы, Моника обернулась и увидела Рудольфа сидящим босиком. «Помнится, я подумала: случись такое с Марго, она бы сохранила полное спокойствие и даже посмеялась. Ну и мне пришлось вести себя так же, пока он не надел туфли. В па-де-де мне выйти на сцену одной, без партнера, было никак невозможно. Мы пропустили по крайней мере первое па, но Рудольф любил подобные выходки. А для тебя это был вызов – не психануть и не утратить самообладания».

Иногда, если исполнение не оправдывало его ожиданий, Рудольф выплескивал свое раздражение прямо на сцене. Особенно – если балет был его постановки. Самый знаменитый инцидент произошел во время нью-йоркского сезона Королевского балета в мае 1970 года, когда Рудольф танцевал в паре с Мерл Парк в премьерном спектакле «Щелкунчика». Нурееву не понравился быстрый темп, взятый Джоном Ланчбери, и он подал знак остановить музыку, чтобы начать все заново. Но Ланчбери проигнорировал его сигнал, решив, что проблема не в его темпе, а в «трудной хореографии» Рудольфа; рассерженный танцовщик оттолкнул Парк и удалился со сцены. По зрительному залу пробежал ропот изумления, и Парк ничего не оставалось делать, как продолжить танец в одиночку. «Я побежала в один угол и крикнула: “Рудольф!”, – вспоминала балерина. – Потом сделала жете, добежала до другого угла и снова позвала Рудольфа. А он тем временем успел разбить китайскую вазу. В конце па-де-де он вернулся, я сказала: “Большое спасибо. Рада вас видеть”, – и мы закончили балет. Потом, в присутствии нескольких гостей, пришедших за кулисы, раскаивающийся Рудольф извинился перед Парк. Она так ловко скрыла его отсутствие, что многие зрители даже не заподозрили неладное. И осознали, что произошло, только через два дня, прочитав в «Нью-Йорк таймс» статью Анны Кисельгоф под заголовком «НУРЕЕВ СО ЗЛОСТИ УХОДИТ СО СЦЕНЫ».

Если не считать таких случайных «уходов» со злости или досады, нью-йоркский сезон 1970 года стал вершиной карьеры Нуреева. Его элевация сделалась легче, исполнение – более отшлифованным и уверенным. На премьере «Спящей красавицы» с Фонтейн Клайв Барнс нашел его «в отличной форме»: «Его манера была изысканной и в то же время радостной, величавой, как и подобает принцу, и в то же время ликующей. Его партнерство с Дамой Марго было блистательным, а исполнение показалось мне более захватывающим, чем когда-либо». Арлин Кроче отметила его «новое великолепие. В «Баядерке» его физическая сила делает всех остальных танцовщиков вокруг него похожими на призраки», – написала она в своем отзыве.

Объясняя причину, Рудольф сказал репортеру «Ньюсуик», что просто освободился от своей одержимости «технической стороной»: «Это мешает исполнению. Думаю, мне удалось избавиться от своих блоков…» В интервью другому репортеру Нуреев приписал усовершенствование своего танцевального мастерства постоянным выступлениям. Из сорока восьми спектаклей, данных за шестинедельный сезон Королевского балета, он танцевал в двадцати трех, причем девятнадцать из них – в паре с Фонтейн. «Поскольку я ощущаю себя на сцене пришельцем, мне нужно находиться на ней как можно больше. Мне каждый раз бывает трудно привыкнуть. Некоторые танцовщики не воспринимают выход на сцену настолько серьезно. Ритм их сердцебиения при этом не меняется. Я же, уже стоя в кулисах перед выходом, чувствую себя истощенным… Даже колени начинают дрожать…»

Заключительный спектакль в Метрополитен-опере, гала-представление в честь Фредерика Аштона, ознаменовало собой конец эпохи. После семи лет руководства Королевским балетом главный архитектор его стиля на протяжении целого ряда десятилетий, Фредерик Аштон решил уйти. Он сам составил программу представления, и единственной «не-аштоновской» работой в нем стала сцена Теней из «Баядерки», поставленная Рудольфом и исполненная им в дуэте с Марго. Аштон выбрал эту сцену, потому что она демонстрировала все великолепие его кордебалета; и кроме того, хореограф тем самым он воздал должное вкладу Нуреева в труппу.

К преждевременному уходу Аштона подвигло правление компании, желавшее перемен. А сменили его Джон Филд и Кеннет Макмиллан, который – вот ведь ирония балетной политики! – пятью годами ранее неохотно покинул труппу (и Аштон тогда даже не уговаривал его остаться). Макмиллан привел с собой Линн Сеймур, и Рудольф, очень этим довольный, в то же время был сильно расстроен и раздосадован из-за того, каким путем выжил из театра Аштона Дэвид Уэбстер, генеральный администратор Королевского оперного театра. (Однажды вечером в своей уборной Аштон не выдержал и поделился новостями с Рудольфом.) Несколько лет спустя Рудольф признался принцессе Маргарет: «Я никогда не смогу достойно отблагодарить Фреда и Марго. Я глубоко признателен им за все, чему они меня научили. Хотя я думал, что умею все, когда пришел сюда». В июле в Лондоне, в дань уважения к хореографу, прошел ретроспективный показ его работ. Некоторые балеты Аштона Нуреев увидел тогда в первый раз. Все надеялись, что сам он исполнит «Трагическую поэму» – фееричное соло, представившее его Лондону. Да только, как ни странно, Нуреев отказался – он якобы не мог его вспомнить. Зато его энергичный танец в «Свиданиях» стал подлинным украшением вечера. Нуреев