В балете две девушки воплощают двух юношей, а молодой человек – самого Дягилева. Я изменил персонажей, так как любовь между тремя мужчинами нельзя было показывать на сцене…». Но ее не решились показать и в коммерческом фильме, по прошествии почти шестидесяти лет, – всего через год после Стоунволлских бунтов в Нью-Йорке, породивших движение за эмансипацию геев. По словам ван Данцига, продюсеров «встревожила мысль о показе балета про трех мужчин», и вскоре они наложили вето на идею Рудольфа. Съемки должны были начаться в августе, после гала-представления в честь Аштона. Но уже в июне продюсер Гарри Зальцман пошел на попятную, и, по свидетельству Олби, «денег на фильм больше не было».

В августе Нуреев вернулся в Лондон. И в один из дней, возле отеля «Стрэнд-Палас», в котором остановились артисты Кировского театра, столкнулся с Наталией Макаровой. Макарова была звездой гастрольного тура 1970 года, наряду с Соловьевым, Сизовой и стремительно возносившейся к вершине славы молодой сенсацией Михаилом Барышниковым. Сознавая, что неподалеку должны были кружить «гэбэшники», Нуреев и Макарова расстались после короткой беседы. К слову сказать, Макарова на гастролях вела себя достаточно вольно – она пользовалась привилегированным положением в труппе и не опасалась негативных последствий.

А 4 сентября, когда Рудольф находился в Милане, чтобы танцевать в «Спящей красавице», весь мир громом среди ясного неба потрясла новость: Макарова тоже порвала с Кировским! Ее побег шокировал всю труппу, снова взбудоражил и привел в замешательство Советы и вынудил Сергеева, прекрасно сознававшего, чего будет стоить ему второй скандал, задержаться в Лондоне и умолять балерину вернуться. Но Макарова осталась непоколебимой в своем решении. Как и Рудольф, она жаждала большей свободы и возможности выбора. Но, в отличие от Нуреева, свое решение танцовщица приняла хладнокровно, за обедом с английскими друзьями. Макарова просто попросила их позвонить в Скотленд-Ярд, после чего ее сопроводили в полицейский участок два молодых офицера.

В том, что за побегом Макаровой так или иначе стоит Рудольф, были убеждены не только в СССР. Но в действительности Нуреев сильно расстроился. Он надеялся вывезти на Запад мать и сестер, и в тот момент, когда ему показалось, что надежда может стать реальностью, побег Макаровой все испортил. Несмотря на разногласия с Розой, Рудольф регулярно звонил ей в Ленинград. «Он был в ярости: ведь после такого на выезд его семьи рассчитывать уже не приходилось», – вспоминала австралийская балерина Люсетт Алдоус, прилетевшая в Лондон через два месяца для репетиций с Нуреевым. Тем не менее в ноябре он согласился стать партнером Макаровой в телеверсии па-де-де Черного лебедя. Правда, шумиха, раздутая вокруг «па-де-де перебежчиков» раздражала его. В раздражении он провел и свою первую репетицию с Макаровой. Они никогда не танцевали вместе, и когда в какой-то момент Рудольф сказал ей: «Мы здесь такого не делаем», Макарова ответила: «Вы танцуете, как они». «Нет, – поправил ее Рудольф, – я танцую, как я». Но от его глаз не ускользнуло, насколько растеряна и дезориентирована была Макарова («У меня нет моих русских туфель», – удрученно повторяла она). Рудольф смягчился и постарался поддержать беглянку.

Тем временем из Ленинграда Нурееву продолжали поступать советы от Ксении Юргенсон, жены Пушкина. «Скажите Рудольфу, чтобы он не танцевал с Макаровой, иначе все подумают, будто он причастен к ее побегу», – попросила она актрису Моник ван Вурен, побывавшую в Ленинграде в марте 1971 года по настоянию Рудольфа. По случайному совпадению Руди ван Данциг тоже собирался в Ленинград – подыскать педагога для своей труппы. И Рудольф попросил их объединить усилия. Он хотел, чтобы они проведали его семью и Ксению, овдовевшую годом ранее. (После занятий в классе у Пушкина в парке неподалеку от студии случился сердечный приступ[236].) Нуреев годами поддерживал со своим бывшим педагогом связь по телефону, хотя Пушкин из-за этого нервничал. Рудольф даже послал ему с друзьями киноверсию «Ромео и Джульетты» Макмиллана. Пушкин написал тогда Нурееву, что доволен его успехами на Западе, тем, что он танцует с Фонтейн и что слухи о его пьянстве оказались вымышленными. «Пушкин так никогда и не понял, почему Рудольф остался [на Западе], но он очень им гордился, – вспоминал Барышников. – Зная его характер и то, каким агрессивным он мог быть с другими людьми, Пушкины, естественно, переживали за него. Они боялись, что люди не поймут его и причинят ему боль».

В квартире на улице Росси, которую Ксения Юргенсон когда-то делила с Рудольфом и мужем, она мало говорила об обоих, хотя «часто и очень по-русски вздыхала», – поделился позже воспоминания об их встрече ван Данциг. Вместо этого Ксения показывала ему и Моник фотографии последнего талантливого протеже Пушкина, и некоторые из них даже целовала, «как молодая девушка фотографии возлюбленного». Место Рудольфа в доме Пушкиных занял «Мишенька», объяснила Ксения гостям на ломаном английском и французском. «Раньше здесь спал Рудик, а теперь спит Мишенька», – похлопала она для наглядности по дивану. Барышников был в это время на репетиции, и Ксения стала уговаривать Моник и ван Данцига дождаться его. Моник нашла повод уйти, а вот все попытки откланяться ван Данцига наталкивались на энергичные возражения. Наконец, когда говорить уже стало не о чем, в дверях появилась маленькая атлетическая фигура Михаила Барышникова. Он никогда не встречался с Рудольфом, бежавшим на Запад за три года до приезда Барышникова в Ленинград, но знал о нем много. И в свои ученические годы, и уже став артистом Кировского, «Мишенька» время от времени жил у Пушкиных и слышал их разговоры о «Рудике». На стене в одной из комнат висела большая фотография Рудольфа в «Баядерке». (Перед приходом посетителей Пушкины ее поспешно снимали, оставляя красноречивое пустое место.) Барышников также видел контрабандные фильмы, а Рудольф прислал ему в подарок несколько костюмов, которые молодой танцовщик носил «с его благословения».

Ван Данциг и ван Вурен надумали посмотреть Барышникова в «Сильфидах». В Кировском театре к ним присоединились Роза, ее десятилетняя дочь Гюзель и Фарида Нуреева, которая специально приехала из Уфы, чтобы познакомиться с друзьями Рудольфа. Нуреевы, как и большинство ленинградцев, никогда не видели никого похожего на Моник ван Вурен. Ее светлые распущенные волосы были сильно начесаны, веки украшали тени и длинные накладные ресницы. В театр Моник нарядилась в предельно короткие кожаные шорты на стягивавших грудь подтяжках и длинную зеленую соболью шубу, которую, к досаде ван Данцига, ей пришлось сдать в гардероб. И пока они проходили к своим местам, на Моник глазели все зрители. Ван Данциг решил, что, увидев их вместе, русские никогда не предоставят ему