педагога и что семья Рудольфа «придет в ужас от такого вызывающего наряда». Но «подруга» дяди Рудольфа (а именно так Рудольф попросил ван Вурен представиться его родственникам) совершенно заворожила десятилетнюю Гюзель. «Она и вправду была великолепна, – вспоминала с улыбкой уже повзрослевшая племянница Нуреева. – Когда мы шли по улице, мужчины буквально бросались на нее, и моей матери приходилось их отгонять». К тому времени семья Нуреевых привыкла находиться под наблюдением. «Мы уже состояли в черном списке, ничего худшего с нами случиться больше не могло», – считала Гюзель. Но ее мать жила в вечном страхе. А Роза продолжала работать воспитательницей в детском саду, так как ее считали «непригодной» к преподаванию в школе. И в числе ее маленьких воспитанников был сын Аллы Осипенко, последней партнерши Нуреева из Кировского театра, с которой он танцевал в Париже. Получив какие-либо известия о брате или от него, Роза обязательно звонила Алле. Только, памятуя о том, что ее домашний телефон прослушивался, шифровалась: «У меня для тебя есть сосиски».

Ван Данциг надеялся снять родственников Нуреева на кинопленку. Но когда они с ван Вурен пришли к ним в старую квартиру Рудольфа на Ординарной улице, освещение в ней оказалось настолько тусклым, что хореограф попросил их выйти во двор. Стоило им это сделать, как соседи распахнули окна и уставились на них, отчего всем сделалось не по себе. А когда ван Данциг показал Фариде фотографии Рудольфа, которые он привез с собой, мать «словно его не признала. Ее ошеломили эти снимки, на многих из которых Рудольф был запечатлен не на сцене, а в повседневной жизни, в своих новых шляпах и пальто. Она рассматривала их с интересом, но так, словно они не имели к ней никакого отношения».

Не менее смущен был и сын Фариды, увидев ее на экране. В тот день, когда ван Данциг показывал ему фильм о своем путешествии в Россию, пленка вдруг порвалась в тот самый момент, когда в кадре должна была появиться Фарида. «Плохая примета, – пробормотал Рудольф. – Я не хочу это смотреть».

Спустя год с Фаридой в Ленинграде встретилась первая русскоговорящая посланница от Рудольфа – педагог из Монте-Карло Марика Безобразова. «Расскажите ей обо мне, о том, чего я достиг», – попросил ее Рудольф. Он хотел, чтобы мать поняла, чего он сумел добиться, живя на Западе, и расстраивался из-за того, что сам не мог ей это показать. Безобразова рассказала Фариде о его премьерах в самых разных частях света, об овациях, которыми встречали все его выступления зрители, и о том, как они любили Рудольфа. «А я – единственная, кто этого не видит», – расплакалась Фарида. И принялась выпытывать у Безобразовой подробности. Как ему живется? Как он выглядит? Безобразова привезла с собой подарки от Рудольфа: пачки долларов, сладости, пальто на меху, туфли, сапоги, даже вечерние платья для сестер. Он хотел, чтобы люди знали, что это его сестры. «Я купила длинные платья, которые показались мне подходящими. Но, увидев его сестер, поняла, что ничего из этого им не подойдет».

Особенно «странной» показалась Безобразовой Роза, с которой она встретилась в Москве. Придя к Марике в отель за подарками, сестра Нуреева забыла в ее номере свой паспорт. Его сразу же обнаружили гостиничные «шпионы». «С ней ничего не случилось, но ей позвонили и велели прийти за паспортом… Я не понимала, насколько это было опасно для нас», – рассказывала Безобразова. А вот Рудольф понимал и потому перед отъездом предупредил Марику: «Единственная вещь, которой они боятся, – это скандалы. Если с вами что-нибудь случится, закатите скандал погромче».

Вся карьера Нуреева на Западе была нацелена на расширение его возможностей как танцовщика. Рудольф никогда не терял надежды, что какой-нибудь великий хореограф направит его талант в новое русло. «Я верю, что во мне есть нечто, что еще ожидает своего открытия», – повторял он из года в год. Неустанные поиски в 1970-х годах неизбежно приводили его к самым значимым персонам в мире балета, начиная с Джерома Роббинса осенью 1970 года и заканчивая Баланчиным весной 1979 года. Ни один танцовщик в истории балета не работал с таким количеством ведущих хореографов.

В октябре 1970 года Кеннет Макмиллан пригласил Роббинса в Лондон для постановки «Танцев на вечеринке» – серии изобретательных соло, па-де-де и композций, впервые исполненных труппой «Нью-Йорк сити балле» в 1969 году. Прославляющий чистый танец балет Роббинса на фортепианную музыку Шопена хотя и был бессюжетным, но передавал всю палитру человеческих эмоций. «Здесь нет никакой истории, – напутствовал Роббинс Нуреева, Сибли, Сеймур, Доуэлла и еще шестерых танцовщиков первого английского состава. – Вы просто танцуете в этом пространстве. Танец, только танец – это все, о чем вы должны думать». В итоге на репетициях Рудольфу приходилось думать о многом, так как Роббинс отказался распределять роли раньше, чем за два дня до премьеры, и настаивал на том, чтобы танцовщики разучили все мужские роли, а балерины – все женские. Такой необычный подход вызвал у них всех «душевное негодование и физическое истощение», вспоминала Сеймур в своих мемуарах. Сгусток энергии и «ужасающий перфекционист» Роббинс, по мнению часто сотрудничавшего с ним Леонарда Бернстайна, отличался неровным характером, страдал перепадами настроения, бывал «требовательным и оскорбительным, но всегда безгранично талантливым». Танцовщик, режиссер и хореограф на Бродвее и в балете, Роббинс сделал одну из самых успешных театральных карьер; его мюзиклы «Вестсайдская история» и «За счет города» стали хитами. Он также создал целый ряд шедевров для «Нью-Йорк сити балле».

Никогда не упуская из виду эту труппу, Рудольф надеялся доказать Роббинсу, что он способен принять любой вызов и справиться с любыми трудностями. По свидетельству Сибли, он «отчаянно хотел быть в каждом номере». Хватал ее и тащил на сцену со словами: «Пошли, покажем, что нам он тоже нравится». Роббинс поручил Рудольфу открывать и завершать балет и объединил его в паре с Доуэллом по принципу «все, что можешь сделать ты, я могу сделать лучше». Доуэлл в точности следовал указаниям Роббинса, а Рудольф, по словам Моники Мейсон, «спорил и норовил вольничать». Однако все его попытки внести в канву танца какие-либо изменения встречали жесткое сопротивление. «От Джерри не ускользали никакие уловки. Он говорил Рудольфу: «Здесь я, мне надо, чтобы ты встал под таким-то углом и поднял ногу на такую-то высоту, и я не хочу, чтобы этот элемент был исполнен иначе». И Рудольф его слушался. Он уважал сильных мужчин так же, как уважал сильных женщин».

Постановка «Танцев на вечеринке» стала одним из самых счастливых примеров сотрудничества в карьере Рудольфа –