колодца сидит, отдыхает, С любовью твердила она, — Послушайте только, как он рассуждает, Каки дорогие слова! Он всё мне сказал, что я сделала тайно, Идите, Он скажет и вам!» И шли самаряне великой толпою, И верили Божьим словам.

Долго не смолкают песни в тесной сторожке Троицкого храма, словно раздвигаются старые стены, и душа твоя — на Святой земле, где ходит Христос — живой, не распятый… Таких песен знал отец Павел неисчислимое множество. А сколько песнопений посвящено Богородице, Заступнице Небесной!

В неизвестности смиренно В Назарете ты цвела, Средь молитв уединенно, Мирно жизнь твоя текла. Но святой своей десницей Бог Тебя приосенил, И Небесною Царицей Кроткой Деве быть сулил.

Из народных песен особенно любил отец Павел петь «Среди долины ровныя» и «Сорви, Дуня, лопушок, лопушок…» И пел задорно, и старух своих еще подзадоривал. Псаломщица у него была Екатерина, стояли как-то у храма зимой, он говорит:

— Катюшка! — ей за 80 и ему за 80 — Катюшка, знаешь, как я в детстве за коровами гонялся?

Снял сапоги и бегом вокруг храма побежал.

Как говорят, отца Павла «в округе каждая собака знала». «Приходим с ним в Борковскую столовую, а очередища, — вспоминает батюшкин духовный сын. — Отец Павел берет черпак, идет на кухню. Кричит:

— Тебе первого — щи или бульон куриный? Я думал, сейчас милицию вызовут».

А у отца Павла и милиция вся «своя». В Рыбинске как-то ждал, ждал поезд, а сам с сумками, да с Марьей, да еще молодого священника с собой прихватил в гости на приход. Говорит ему:

— Толька, так, бери сумки, пойдем на рынок.

«Он передом идет, босой, в своих шароварах, волосы распущенные, рубашка навыпуск, а я иду сзади, весь в мыле, — рассказывает молодой батюшка. — Заходим на рынок, смотрю — лежит дыня, и ножик в дыню воткнутый, и грузин какой-то старый рядом стоит.

Отец Павел восклицает:

— О! Дыни! Батюшка, давай-ка!

Берет эту дыню, берет нож и отрезает ломоть такой большой:

— На, Толян, держи!

Другой ломоть:

— Марья, держи!

И сам себе тоже ломоть отхватил. Там от дыни уже ничего не осталось, такие он пластики отрезал. Грузин смотрит, не знает, что сказать. Отец Павел ему:

— Чего? Вкусная дынька у тебя. Ладно, не расстраивайся. Давай еще возьмем!

А я думаю — куда нести, он и так на меня мешков навешал.

И вот он взял две или три дыни, арбуз еще подкупили и вернулись на вокзал. На вокзале отец Павел ни минуты не сидел, всё к нему люди подходили. И вот чуть секунда свободная, он мне:

— Толька! Марья пусть остается с сумками, а мы пойдем.

И прямиком, где милиция — открывает дверь в отдел внутренних дел и кричит что есть мочи:

— Васька! — сколько есть сил.

Выходит начальник.

— Васька! Или вези, или сади!

Ну, тут милиция сразу все сумки похватала, посадили нас на поезд и рукой помахали».

Приедут в Верхне-Никульское из округи — зовут отца Павла в какую-нибудь деревню, нужно, к примеру, кого-то исповедать и причастить. А туда ехать — за один день не обернешься. Увезут о. Павла, а там оставляют ночевать. И уже свои, близкие люди. Эти знакомые передают своим знакомым, так отец Павел и обрастал «связями» — «он ведь очень простой был в этом отношении человек».

«Все ездили к нему — от развозчика хлеба до секретаря райкома».

Развозчик хлеба — Коля Левчиков, по прозвищу Хлебный — возил постоянно хлеб в магазин, а заодно и гостей о. Павла подбрасывал, да и самого батюшку частенько, куда тому надо. Как-то раз поехал отец Павел с Колей Хлебным по деревням, взял причастие.

Коля хлебом торгует, а батюшка причащает. И в каждой деревне стремятся батюшку угостить и Колю Хлебного тоже.

До чего наугощались — как вспоминал отец Павел: «Въехали куда-то, остановились — я задремал, а тут очнулся— гляжу, кругом птицы летают… Ах, как жаль, что я проспал — наверное, это уже рай! Райские птицы летают! А на самом деле мы въехали в курятник…»

Настолько отец Павел понимал людей — и простых жителей округи, и ученых-академиков из Москвы и Борка, и партийцев, и церковников — настолько сочувствовал им и любил каждого человека, что зачастую поступал нетрадиционно, следуя не букве благочестия, а духу любви. Он был очень добрым. И советы давал из доброго сердца, исходя из житейской ситуации, а не из каких-то писаных правил.

«Скажем, скрывается одна женщина, что она в церковь ходит, — вспоминает батюшкин духовный сын, священник. — Почему скрывается? Господь велел нам исповедывать религию, не прятаться. А батюшка благословлял — нет, так надо, тайно».

«Или еще он говорил: «Здесь две женщины, коммунистки, они верующие. Вот как служба начинается, они вокруг храма ходят». Но не называл кто. А как же! С работы выгонят — хлеба лишат. А батюшка к хлебу