пост председателя Парламента, он посвящал большую часть времени учебе. Он проводил эксперименты, представлял доклады по физике и физиологии в Академии Бордо и планировал «геологическую историю Земли». Он так и не написал ее, но собранный для нее материал вошел в «Дух законов».

Ему было тридцать два года, когда он уловил настроение и слух Парижа эпохи Регентства самой блестящей из своих книг. Он не дал своего имени «Персидским письмам» (1721), поскольку в них содержались отрывки, едва ли подходящие для магистрата. Вероятно, он позаимствовал ее схему из «Шпионажа великого сеньора» (1684) Джованни Мараны, в котором воображаемый турецкий шпион сообщал султану, с некоторым изяществом, об абсурдных верованиях и поведении христиан Европы, а также о восхитительных или убийственных контрастах между христианскими профессиями и практикой. Подобный прием изображения цивилизации Запада глазами Востока уже использовался в «Зрителе» Аддисона; Шарль Дюфренни в «Увеселениях, веселых и комичных» придумывал комментарии сиамца в Париже; Николя Гёдевиль показывал французские обычаи в представлении американского индейца. Перевод «Арабских ночей» Антуана Галлана — «Милли и две ночи» (1704–17) — обострил интерес французов к магометанской жизни; то же самое можно сказать о путевых заметках Жана (сэра Джона) Шардена и Жана Тавернье. С марта по июль 1721 года турецкий посол знакомил Париж с экзотическим очарованием своего платья и манеры поведения. Париж был готов к «Персидским письмам». Восемь изданий были распроданы в течение года.

Монтескье представил письма как написанные Рикой и Усбеком, двумя персами, путешествующими по Франции, и их корреспондентами в Исфахане. Письма не просто разоблачали слабости и предрассудки французов; они также раскрывали, через самих авторов, нелепости восточного поведения и верований; смеясь над этими недостатками, читатель был вынужден с изяществом принимать насмешки над своими собственными. Это делалось с такой легкостью — кто мог обидеться на эти бессознательные эпиграммы, эти рапирные выпады с вежливо застегнутыми рапирами? Более того, некоторые из писем содержали заманчивые доверительные сообщения из сераля Усбека в Исфахане. Зачи, его фаворитка, пишет ему, как ей не хватает его страсти; а Рика описывает магометанскую концепцию рая как места, где у каждой хорошей женщины есть гарем из красивых и мужественных мужчин. Здесь Монтескье позволяет себе вдаваться в подробности в безрассудном стиле эпохи Регентства.

Только во время этого междуцарствия политические и религиозные ереси «Леттров» могли избежать официального осуждения. The old King was dead, the new one was a boy, the Regent was tolerant and gay; now Montesquieu could make his Persians laugh at a «magician» ruler who made people believe that paper was money (Law’s System had just crashed). Он мог разоблачать коррупцию при дворе, праздность расточительных вельмож, недобросовестное управление государственными финансами. Он мог восхвалять древние республики Греции и Рима, а также современные республики Голландии и Швейцарии. «Монархия, — говорит Усбек, — это ненормальное состояние, которое всегда вырождается в деспотизм». (См. ниже другую точку зрения).

В письмах XI–XIV Усбек иллюстрирует природу человека и проблему правления, рассказывая о троглодитах, которых он считает арабскими потомками троглодитов, описанных Геродотом и Аристотелем как звероподобные племена, жившие в Африке. Троглодиты Усбека, возмущенные вмешательством правительства, убивали думающих магистратов и жили в раю беззакония. Каждый продавец, пользуясь нуждой потребителя, поднимал цену на товар. Когда сильный мужчина крал жену слабого, не было ни закона, ни магистрата, к которому можно было бы обратиться. Убийства, изнасилования и грабежи оставались безнаказанными, за исключением частного насилия. Когда жители горных районов страдали от засухи, низинные жители позволяли им голодать; когда низинные жители страдали от наводнений, горные жители позволяли им голодать. Вскоре племя вымерло. Две семьи выжили благодаря эмиграции; они практиковали взаимопомощь, воспитывали своих детей в религии и добродетели и «смотрели на себя как на единую семью; их стада почти всегда перемешивались». Но по мере увеличения численности они обнаружили, что их обычаи недостаточны для управления ими; они выбрали царя и подчинились законам. Вывод Усбека: правительство необходимо, но не справляется со своей функцией, если оно не основано на добродетели правителя и управляемого.

Религиозные ереси в «Персидских письмах» были более поразительными, чем политические. Рика замечает, что негры представляют себе Бога черным, а дьявола — белым; он предполагает (подобно Ксенофану), что если бы треугольники определяли теологию, то у Бога было бы три стороны и острия. Усбек удивляется силе другого мага, называемого папой, который убеждает людей поверить, что хлеб — это не хлеб, а вино — это не вино, «и еще тысяча вещей подобного рода». Он смеется над конфликтом между иезуитами и янсенистами. Его ужасает испанская и португальская инквизиция, где «дервиши [монахи-доминиканцы] заставляют сжигать людей, как сжигают солому». Он улыбается, глядя на четки и скапулярии. Он задается вопросом, как долго католические страны смогут выжить в конкуренции с протестантскими народами, поскольку считает, что запрет на разводы и безбрачие монахинь и монахов замедлит рост населения во Франции, Италии и Испании (ср. с Ирландией ХХ века); такими темпами, по расчетам Усека, католицизм в Европе не продержится еще пятьсот лет. Более того, эти праздные и якобы континентальные монахи «держат в своих руках почти все богатства государства. Они — скупердяи, всегда получают и никогда не отдают; они постоянно припрятывают свои доходы для приобретения капитала. Все это богатство как бы впадает в паралич; оно не обращается, не используется ни в торговле, ни в промышленности, ни в мануфактурах». Усбеку не дает покоя мысль о том, что безбожники Европы, поклоняющиеся Христу, а не Аллаху и Мухаммеду, похоже, все обречены на ад, но у него есть надежда, что в конце концов они примут ислам и спасутся.

Усбек в прозрачной притче рассматривает отмену (1685) толерантного Нантского эдикта Генриха IV:

Вы знаете, Мирза, что некоторые министры шаха Сулеймана (Людовика XIV) задумали обязать всех армян Персии (гугенотов) покинуть королевство или стать магометанами (католиками), полагая, что наша империя будет оставаться загрязненной до тех пор, пока сохранит в своем лоне этих неверных…. Преследование геберов нашими ревностными магометанами вынудило их толпами бежать в Индию и лишило Персию того народа, который так сердечно трудился…. Фанатизму оставалось только одно — уничтожить промышленность, в результате чего империя [Франция в 1713 году] пала сама собой, унеся с собой ту самую религию, которую они хотели продвигать.

Если бы было возможно беспристрастное обсуждение, я не уверен, Мирза, что для государства