– Я не знаю. Я срывался с катушек. Минуты через две успокаивался. Но бывали целые дни, когда я чувствовал себя не в своей тарелке. У меня просто возникало странное чувство.

Я попросил его описать это чувство.

– Я знал, что начинаю заводиться. Знал, что на меня надвигается что-то, что я не могу контролировать. А иногда, дома или в квартире соседа, я как будто становился физически сильнее. Чувствовал, что становлюсь больше. Иногда меня даже подташнивало. Я начинал потеть, у меня немели губы, руки, пальцы.

Я спросил, связывает ли он эти ощущения с убийствами, и он сказал, что нет. Когда такое случалось, он, по его словам, выходил из дома.

– Я замыкался в себе, выходил за дверь и просто ходил взад-вперед по улицам, а [Роуз] следовала за мной. Я не знал, как это все понимать.

– А в остальное время, когда вы не ощущали этого, каким вы были?

– Обычным, беззаботным парнем.

Когда мы вернулись к теме его сексуальности, он блеснул своим старым добрым чувством юмора.

– У меня так давно не было эрекции, что я и забыл, каково это. Возможно, в следующий раз, когда буду мочиться, мне понадобится веревочка для поддержки.

Через несколько минут он опустил голову на грудь и, словно застыдившись, сказал:

– Единственное, что сейчас поддерживает во мне жизнь, – это Роуз. Бывают моменты, когда я знаю, что она любит меня, и бывают моменты, когда мои чувства идут еще дальше.

– Дальше? В каком смысле?

– Я хочу покончить со всем этим.

Наверное, мне следовало тут проявить сочувствие, но даже психиатры не любят, когда их обманывают. Я стал очень скептически относиться к мистеру Артуру Шоукроссу.

Прежде чем интервью закончилось, я уловил намек на еще один физический симптом. Комната для допросов была освещена неярко, но он продолжал моргать. Я уже заметил, что он более внимателен и бдителен в полутьме, типичный полуночник. Он сказал:

– Я просто пытаюсь держать глаза открытыми, чтобы они не косили.

Я записал – «фотофоб» и подумал, что это, наверно, не очень важно, как и все остальное интервью.

Как обычно, я проинформировал Рона Валентайна. Я всегда восхищался Роном за его честность и неподкупность, но в последнее время зауважал еще больше. Снова и снова я убеждал себя в том, что психиатрическая защита не сработает, а офис государственного защитника округа Уэйн тратит впустую сто долларов в час, удерживая меня на этом деле. Когда я говорил об этом Рону, он обычно отвечал, что ему плевать, и он хочет узнать, что в голове у этого парня. Рон также постоянно напоминал мне, что я так пока и не дал ответа.

Мы проговорили по телефону почти час. Подводя итог, я сказал:

– Послушай, у нас есть тип, на поведение которого влияет что-то, чего мы не можем понять.

Черт, в этом и заключалась проблема. Но вдобавок ко всему он симулировал симптомы и притворялся. Почему? Может быть, его испортило слишком пристальное внимание со стороны профессионалов. Может быть, его разум тянуло в слишком разные стороны. Я сказал:

– У меня такое чувство, что мы никогда его не раскусим. Это было трудно и раньше, когда он был сговорчивее, но теперь, когда он намеренно все запутывает, это просто невозможно.

Рон сказал:

– Слушай, Дик, это единственный серийный убийца, который у нас есть. Давай узнаем о нем все, что можно. Если это не поможет Шоукроссу, может быть, поможет какому-нибудь другому бедолаге. Ты же не хочешь сдаваться, верно?

– Ну, эм… нет, – сказал я.

Конечно, не хотел.

Я повесил трубку и закурил еще одну сигарету. Доктор Фрейд пристально смотрел на меня со стены кабинета. Интересно, как бы он справился с этим делом. Генерал Борегар завилял хвостом, привлекая к себе внимание. «Чего мне не хватает?» – спросил я себя. Где я ошибаюсь? За многие годы общения с проблемными типами я никогда не сталкивался с такой диагностической загадкой. Я решил ответить сам себе на ряд простых вопросов:

Шоукросс – сознательный лжец? Да.

Он также растерян, смущен, сбит с толку? Конечно. И поэтому еще больше похож на лжеца.

Он социопат? Да, законченный.

Жертва посттравматического стрессового расстройства? Даже близко нет.

Жертва насилия со стороны родителей? Вряд ли.

«Дурное семя» дегенеративной семьи? По общему мнению, Шоукроссы до боли заурядны.

Имеет повреждение мозга? Не очень значительное.

К этому времени я знал об этом человеке чертовски много, но в данном случае, похоже, расхожее клише «чем больше, тем лучше» действовало наоборот – «чем меньше, тем лучше». Чем больше я собирал информации, тем больше появлялось сомнений во всем, в том числе и сомнений в собственных возможностях.

Вернувшись к коробкам с материалами, которые окружной прокурор передал Рону, я попытался понять, что пропустил. Я перечитал школьные записи Шоукросса, а также обширные данные о его детстве. Мне показалось интересным, что во втором классе у него были в среднем высшие оценки. Еще более интересными выглядели заверения семьи о том, что он был нормальным, любящим ребенком, что у него было, по словам его брата Джеймса, «счастливое детство, полное радостных событий». Я не смог найти ничего, что опровергло бы утверждение матери о том, что Артура любили и баловали, по крайней мере в детстве.

Старые документы также подтвердили, что у него были серьезные проблемы с поведением. После успешного второго класса он больше никогда не достигал прежнего высокого уровня. Что, черт возьми, вызвало в нем такую глубокую перемену?

Я попытался сформулировать рабочую гипотезу. Казалось достаточно очевидным, что Шоукросс с самого начала был неспособен к обучению, несмотря на эти ранние успехи. Пограничные проблемы в обучении часто маскируются в первые несколько лет, когда нагрузка в школе менее требовательна, а учителя более терпеливы. Ко второму и третьему классам учеба усложняется; учащийся должен начать интегрировать разную информацию, а не просто накапливать ее, и ребенок с ограниченными возможностями в обучении и когнитивными нарушениями в этот период отстанет. Он также может начать вести себя неадекватно из-за плохого контроля над импульсами, что, в свою очередь, приведет к еще большим проблемам в классе и еще большей дезадаптации. В случае с Шоукроссом это казалось вполне справедливым.

Я также подозревал, что к тому времени, когда ему исполнилось семь лет, одноклассники были хорошо осведомлены о той «непохожести», которую он и сам чувствовал. Он даже не плакал, как другие дети! Он издавал блеющий звук, который только подчеркивал, насколько он другой. Это объяснило, почему они провоцировали его. Он сопротивлялся, обычно без особого результата, что приводило к еще большему напряжению и ярости. Ситуация ухудшилась до такой степени, что его заклеймили «чудиком», что еще больше отдалило его от сверстников.

Мне представлялось, что обстановка дома была такой же деморализующей для него. Справедливо это или нет, но