Шрифт:
Закладка:
Он и выглядел более растерянным, чем обычно.
– Потом я начал думать о вопросах, которые все задавали: занимался ли я сексом с их телами здесь? И я уже не уверен в этом.
В предыдущих беседах со мной и другими он уверенно отрицал эти предположения.
Он переключился на тему Джека Блейка.
– Я помню, что действительно ударил его, и, по-моему, ударил дважды. Потом я задушил его. – Он сказал, что оставил мальчика лицом вверх в воде и ушел, а вернулся на следующий день. – Как и в случае со Стотт, просто так случилось. Теперь я вспоминаю, что отрезал ему пенис и яйца.
Я постарался не выказать удивления. Он всегда описывал убийство Блейка как вспышку гнева – один удар, почти несчастный случай. И, конечно же, прокурор округа Джефферсон рассматривал это дело как постскриптум к убийству Карен Энн Хилл, как будто оно само по себе не имело никакого значения.
Так что я сидел там и задавался вопросом: почему именно сейчас, Арт? Почему ты не сказал мне об этом полгода назад, когда был так откровенен?
В этом не было никакого смысла.
Я спросил, что он сделал с отрезанными гениталиями, и он ответил:
– Съел их.
Я был потрясен.
– Вы думаете, что съели их?
– Я сделал с ними то же самое, что и со Стотт.
– Вы его вскрыли? Извлекли какой-нибудь орган?
– Сердце.
Я посмотрел ему в глаза и впервые увидел в них искорку лукавства.
Я спросил:
– Что вы сделали с сердцем?
– Съел кусочек.
– А остальное? – спросил я.
– Бросил на землю.
– Вы оставили это там? Как вы себя чувствовали, когда делали это?
Обычный вопрос психиатра.
Он воспроизвел ту же старую легенду – как вспыхнул яркий свет, как он начал потеть, какая наступила тишина. Я принял это откровение как еще одно корыстное заявление, еще одну попытку избежать ответственности за свои поступки, но, по крайней мере, это соответствовало тому, что он говорил ранее. Я подумал, не читал ли он где-нибудь об аурах, которые иногда сопровождают подлинные психотические вспышки. Это выглядело как довольно изощренное алиби, но должен признать, он пользовался им с самого начала.
Он добавил несколько штрихов к своей истории о Джеке Блейке, сказал, что потерял связь с реальностью, пока не покинул то место убийства на болоте.
– Я весь испачкался в каком-то дерьме. Пытался понять, что со мной случилось.
Я спросил, когда у него всплыло это воспоминание.
– Оно появилось само собой Четвертого июля, в утренние часы.
Он утверждал, что с тех пор испытывал страх и склонность к самоубийству. Признался, что пытался покончить с собой в детстве и когда служил в армии. Признал, что у него были проблемы с сокамерниками, и его перевели в другую камеру. Сказал, что подрался с заключенным по имени Тайрон и дрался так яростно, что его противник закричал: «Уберите его от меня. Уберите его от меня!» Было и еще несколько менее жестоких стычек. Он говорил, что был взвинчен и избегал контактов с людьми. Эта версия его поведения в тюрьме отличалась от прежней. Мне было интересно, что менялось. Терял он контроль над собой или симулировал безумие? Или здесь было сочетание того и другого?
Я перевел разговор на заявления о детском инцесте, с которыми он обращался к другим психиатрам. На наших предыдущих сеансах он описывал мать как властную, ревнивую женщину, строптивицу, но никогда не упоминал о сексуальном насилии. В этот раз я сказал:
– Мы немного поговорили о некоторых вещах, которые, по вашим утверждениям, делала с вами мать, – об избиениях, угрозах. Вы помните что-нибудь еще?
Он сказал:
– Однажды она ударила меня метлой по голове и сломала метлу.
– Она когда-нибудь делала что-нибудь еще ручкой от метлы, чтобы наказать вас?
Он как будто напрягся.
– Не помню.
– Она когда-нибудь пыталась отшлепать вас по заднице или как-то еще воспользоваться той же ручкой от метлы?
Он не ответил прямо.
– Она как-то срезала прут за домом. Было чертовски больно. У нее была такая штука с ручкой, как ракетка для пинг-понга. Била меня щеткой для унитаза.
«Да, Арт, – подумал я, – а это еще даже не половина того, что ты рассказывал другим». Он утверждал, что мать совала ему в задний проход ручку от метлы и ершик для унитаза. Почему звучат две настолько разные версии?
Я спросил напрямик:
– Она когда-нибудь пыталась засунуть что-нибудь вам в задницу в качестве наказания?
Он поколебался, потом сказал:
– Не помню.
– Такое могло случиться?
– Могло.
Он отвечал отрывисто, нетерпеливо, как будто хотел сменить тему – обычный прием в те моменты, когда он лукавил.
Я спросил:
– Она была таким человеком?
Он задумался на несколько секунд, потом сказал:
– Я помню, как она ставила мне клизмы.
Я подумал: «Еще одна уловка! Какое, черт возьми, это имеет отношение к моему вопросу? Каждому ребенку ставят клизмы, но не каждого матери подвергают анальному насилию». Я решил, что он лжет мне или лгал другим. Но кому из нас? Смысла давить на него дальше не было.
Он снова заговорил о своих «странных чувствах» во время родительских ссор. Сказал, что его отцу было «так стыдно, что он больше не мог поднимать голову», и добавил:
– Я много раз хотел избавиться от матери.
Он понизил голос.
– Когда я думаю о ней, то чаще всего с ненавистью. Только один раз за всю свою чертову жизнь она сказала, что любит меня. Сказала, что любит меня только потому, что я ее первенец.
Он как будто смутился из-за этого воспоминания, а я вспомнил, что в одном из ранних интервью он говорил, что плакал в детстве. Но на этот раз он сохранил самообладание. Его голос прозвучал решительно и твердо.
– Это был единственный раз, когда я испытал к ней какое-то чувство. Но после этого, знаете… я просто не хотел, чтобы она была рядом. Потом, когда я вышел из тюрьмы в 87-м, я никак не мог убедить ее приехать ко мне в гости – а в тот момент она была нужна мне. Но она не захотела.
– Вас это сильно задело, да?
– Да. Я поговорил с ней из Дели, штат Нью-Йорк, и потом проплакал около трех часов. Я даже не пустил Роуз в спальню.
– У вас было ощущение, что до вас никому нет дела?
– Да. Единственной, кто заботился обо мне, была Роуз. И я все еще любил своих родных. А теперь они мне совсем не нужны.
Мы еще немного поговорили о его вспыльчивости и мрачном настроении, и я спросил, понимает ли
