копать себе яму. Необщительные люди постоянно рационализируют свое поведение, и он делал то же самое, но только до определенной степени. Другой вариант поведения – отрицание: «Вы взяли не того, кто вам нужен». Или же обвиняют общество, родственников, учителей, полицейских. У Шоукросса это тоже было – особенно в отношении своей матери. Он, похоже, искренне расстраивался из-за нее, по-настоящему беспокоился и, по крайней мере на ранних этапах нашего собеседования, не использовал ее в качестве отговорки или алиби.

К этому времени я провел с ним семь или восемь часов и… все еще никакого диагноза поставить не мог. По-прежнему я не видел у него никаких признаков раздвоения личности, диссоциации, эпилепсии, шизофрении, ПТСР или какого-либо конкретного психического расстройства. Мы провели компьютерное сканирование мозга и не обнаружили никаких серьезных отклонений и уж точно ничего такого, что могло бы объяснить его поведение. Рентген на наличие осколков тоже дал отрицательный результат. В физическом отношении это был нормальный человек.

Пока я слушал в машине его монотонный голос, у меня возникло неприятное ощущение, что в этом парне есть что-то еще, что-то такое, чего не смогли выявить ни компьютерная томография, ни интервью. Я вспомнил кое-что из прочитанного о нем раньше: школьные табели успеваемости, психологические тесты, тюремные записи, интервью с его родственниками.

Что он только не творил! Нелепые поджоги, неумелые кражи со взломом, поджог пороха на парте, пронос железного прута в школьный автобус, вторжение в чужой дом со сносом двери – ну прямо какой-то персонаж мультфильма. Странный, эксцентричный, необъяснимый.

Я не увидел иной закономерности, кроме очевидной: это «полиморфно извращенная личность», по выражению Фрейда, с эмоциональным менталитетом ребенка и гормонами взрослого, осложненными ужасной нехваткой контроля над импульсами. Но это симптомы, а не причины. Я не мог придумать, с кем бы его сравнить. Проблемы с поведением проявились у него с шести лет, и все же нигде не было никаких указаний на то, что его сестры, брат или родители были кем-то еще, кроме как добропорядочными членами общества. Боже мой, в семь лет у него была первая оценка психического здоровья! Он очень рано стал отличаться от других.

Я перемотал пленку и услышал его голос: «Я не такой, как остальные дети». Это не звучало ни надуманно, ни фальшиво. Это звучало искренней констатацией факта, основанного на сорока годах недоумения по поводу своего поведения. «Я просто другой» – эту мысль он высказывал пятью или шестью разными способами.

Я подъезжал к дому, когда мне пришло в голову, что повторяющееся употребление слова «другой» может иметь клиническое значение. Возможно, он был интуитивно прав; возможно, так он проявлял некоторую простецкую мудрость, которая выходила за рамки моей многолетней психиатрической подготовки. Я подумал, может ли что-то из его биологии заставлять вести себя так странно? Или это смесь биологических, психических, экологических, может быть, других причин?

Я подумал о человеке, который руководил моим психиатрическим обучением в Балтиморе. Это был Лео Бартемайер, выдающийся психиатр, в прошлом президент Американской психиатрической ассоциации, преподаватель и ученый с большим влиянием. Он всегда подчеркивал, как важно узнать о своем пациенте все, что возможно, включая полную медицинскую предысторию. Ничего не предполагайте наперед! Ничего не упускайте из виду! Даже ноготь странной формы на пальце ноги или детский случай свинки.

Ближе к концу моего обучения в Балтиморе я потратил чертовски много времени, пытаясь поставить диагноз молодой женщине – маниакальной особе, постоянно пребывавшей в возбужденном состоянии и страдавшей галлюцинациями. Она была гиперсексуальна и хотела полового акта со мной, но доктор Бартемайер уже дал несколько мудрых советов по поводу этой проблемы: «Говорите своим пациентам, что это может быть весело, но это плохая терапия».

Через пару дней после того, как женщина была госпитализирована, я описывал ее историю болезни и упомянул, что недавно у нее была инфекция верхних дыхательных путей. Доктор Бартемайер глубоко затянулся сигарой и сказал: «Дик, убедись, что у нее нет менингита».

Менингит у нее действительно был, и это объясняло симптомы. Спустя три месяца она умерла. Если бы не совет доктора Бартемайера, я бы потратил впустую это время на поиски психологических истоков болезни, пока она медленно умирала от органического заболевания мозга. Тот случай я запомнил навсегда.

Позже на меня оказал влияние Джордж Энгел, еще один прекрасный психиатр, профессор Рочестерского университета. В 1963 году он опубликовал книгу о психологических коррелятах болезней, чем внес неоценимый вклад в медицину. Он называл свою концепцию «биопсихосоциальным подходом». В его случае речь не шла о противопоставлении природы воспитанию; он брал в расчет природу плюс воспитание и плюс все остальное, что имеет значение. Это был еще один способ выразить то, что сказал Бартемайер: ищите все.

Я подумал о том, чтобы применить биопсихосоциальный подход Энгела к Шоукроссу. Что еще оставалось? Ничего другое ведь не работало.

Я решил начать с самого начала, с генетики. Хотел бы я сказать, что использовал очень сложный, отшлифованный годами набор академических критериев, чтобы прийти к такому выводу, но я этого не сделал. Скорее это было чувство, некая догадка. Чего-то важного не хватало в массе данных, которыми мы уже располагали; возможно, это что-то проявилось бы в генах и хромосомах. Я никогда не применял генетический подход к преступникам, но я также никогда не сталкивался с такой диагностической проблемой, какую представлял из себя Шоукросс.

Я позвонил другу в больницу Святой Марии и узнал, что в больнице Рочестерского университета есть лаборатория цитогенетики, где проводится генетическое тестирование. Я связался с ними, но они отказались вмешиваться под предлогом того, что не могут дать никакой гарантии защиты цепочке доказательств. Другими словами, не могут гарантировать, что образцы, которые они протестировали, действительно взяты у Шоукросса. Похоже, они просто не хотели связываться с этой темой. В Рочестере Шоукросс был чудовищем, Годзиллой, и все его дело было слишком перегрето, чтобы им заниматься.

Я навел справки и не смог найти в Рочестере никого другого, кто проводил бы хромосомный анализ. Меня при этом никто не подгонял. До первых судебных процессов по делу об убийстве оставалось шесть или восемь месяцев даже без обычных юридических проволочек, и мне нужно было собрать воедино множество анекдотических и статистических материалов, а также других данных. Я записал «хромосомные исследования» в свой блокнот и направился в тюрьму округа Монро.

10.

Шоукросс, казалось, снова горел желанием поговорить. Ко времени четвертого визита, 15 февраля 1990 года, через шесть недель после ареста, он поделился стратегией, упиравшей на психическое заболевание, со своей женой Роуз и подругой Кларой Нил. Он также намекнул, что испытает свою стратегию на посетителях.

Однако на этом послеобеденном сеансе он, казалось, сделал исключение для психиатра и