была ли какая-то связь между всеми умершими девушками и Карен Хилл, а также другими, теми, что были в вашей жизни раньше. Полагаю, такая связь явно есть.

Шоукросс рассказал, что в тюрьме чувствовал себя как будто прокаженным из-за убийства Хилл, а доктор вспомнил, что читал в более ранних отчетах о его отношении к убийству Джека – усталом равнодушии («Это был просто несчастный случай») – и совсем другом к смерти маленькой девочке – сожалении.

– Что ж, – сказал Краус, пытаясь связать воедино некоторые нити, – думаю, все же тут есть связь между Карен и погибшими женщинами. Они напоминают вам о вашей сестре, и они напоминают вам о вашей матери. Сегодня, когда мы говорили о вашей матери и ваших чувствах к ней, мы вызвали у вас множество эмоций. Я впервые вижу настолько их много.

Он перешел к серии вопросов о фобиях. Шоукросс ответил, что нет, он не чувствовал себя некомфортно ни в толпе, ни в лифтах, ни в самолетах. Он также никогда не чувствовал угрозы со стороны окружающих.

– Все говорят о том, что в городе есть опасные, неблагополучные районы. Я ездил там на велосипеде без каких-то проблем. Я беру за правило здороваться с людьми.

Вместе с тем он признал, что испытывает сильную потребность держать все под контролем.

– Когда я был с Роуз, и она… ну, говорила, мол, давай пойдем сюда, я отвечал, что нет, мы пойдем туда.

Краус снова заговорил о его матери, и Шоукросс сказал:

– Думаю, в этом и заключаются все мои проблемы.

Вопрос: В том смысле, что она все контролировала?

Ответ: Да.

Вопрос: Она контролировала вашего отца? Она контролировала вас?

Ответ: Она всегда говорила мне: «Не делай этого». И я все равно делал – просто назло ей.

Вопрос: Вы хотите сказать, что ваш гнев, ваша ненависть к ней из-за того, что она сделала с вашим отцом, во многом связаны с тем, что случилось у вас и вашими проблемами?

Ответ: Я думаю, что да.

Вопрос: Какой вы видите эту связь?

Ответ: Ну… мама всегда контролирует своего мужа, моего отца, детей.

Краус вспомнил кое-что еще: разговоры с воображаемыми друзьями. «Я хотел бы, чтобы у меня был друг». Несмотря на то что Шоукросс любил свою младшую сестру Джин и вступал с ней в воображаемые сексуальные отношения, он продолжал настаивать на том, что не был близок со своими братьями и сестрами.

– Хотите сказать, что вы действительно были не таким как они?

– Да, я немного отличался от своих сестер и брата. Я все время спрашивал мать: «Ты уверена, что я не подкидыш?»

– Вы не задумывались о том, что вас усыновили? Что вас подбросили?

– Я постоянно думал об этом.

Краус копнул глубже.

Вопрос: Вы когда-нибудь думали о том, что вы незаконнорожденный?

Ответ: Ну, мама забеременела, когда они еще не были женаты.

Вопрос: А вы были самым старшим?

Ответ: Да. Я родился 6 июня 45-го, а они поженились только 23 ноября 44-го.

Вопрос: Довольно близкие даты. А вы не думали, что ваш отец на самом деле не ваш отец?

Ответ: Думал. Потому что я больше походил на мать, чем на отца. Хотя если б я был похудее, то был бы похож на отца.

Вопрос: Хорошо. Итак, вы росли, взрослели и задавались вопросом, действительно ли отец – это ваш родной отец, действительно ли вы являетесь частью семьи и может ли быть так, что вас усыновили?

Ответ: Я не такой, как остальные дети.

8.

Ричард Краус не считал себя четким последователем Зигмунда Фрейда (хотя карандашный набросок венского мастера висел в его тесном маленьком кабинете вместе с портретами Карла Юнга, Адольфа Мейера и Гарри Стека Салливана) и не был упертым сторонником какой-либо определенной школы психиатрии. «Я – эклектик, – обычно говорил он своим пациентам. – Работает то, что работает. Я использую реалистический подход».

Одним из его первых успехов стала женщина в состоянии тяжелой депрессии, которая жаловалась на то, что ее муж, бывший инструктор по строевой подготовке морской пехоты США, обращается с ней как с новобранцем. Краус побеседовал с мужем и порекомендовал ему «отказаться от армейских привычек».

– Я не видел свою пациентку около года, – вспоминал Краус, – и решил, что ей не понравились мои советы в духе Энн Лэндерс. Но мне просто показалось, что это правильный подход.

Через некоторое время он столкнулся с женщиной за прилавком закусочной. «Спасибо, – сказала она. – Вы спасли мой брак. С тех пор муж стал ласков как котенок».

9. Ричард Краус

Простые случаи действительно бывают. Иногда, если вмешаться решительно и на ранней стадии, излечения не приходится ждать годами. Но бывает и так, что над делом бьешься до посинения, а результата нет. Конечно, важно знать, с чем именно ты столкнулся. Самая неприятная ситуация – это когда тебе открывается самая разнообразная информация, которая, однако, не складывается в целостный диагноз. Для полной картины не хватает пары деталей, но найти их ты не можешь, и где их искать, ты не знаешь. Вот такой головоломкой и оказалось дело Шоукросса.

Я возвращался домой после третьего интервью, 8 февраля 1990 года, – темная ночь, пятна черного льда лежат на трассе. Еду на своем стареньком синем «Тандерберде» и думаю. Этот парень говорит, что он не такой, как все. Говорит, что всегда чувствовал себя другим. Говорит с полной уверенностью. Пусть так. Но что же сделало его таким?

Я включил запись нашего последнего интервью и снова услышал тяжелый, печальный голос. Без сомнения, в его ранней жизни было чертовски много отчуждения – воображаемые друзья, игры в одиночестве в лесу, побеги, трения с соседями и одноклассниками, ярлык «чудика», скука в школе…

Слушая, я заметил его склонность отмалчиваться, игнорировать вопросы, на которые ему не хотелось отвечать. Где-то я читал, что другие интервьюеры объясняли его стремление отгородиться от них психическим расстройством или диссоциацией. Мне же причина виделась в отсутствии социальных навыков. Если ему не хотелось говорить, он не говорил. Если ему не хотелось отвечать, он не отвечал, особенно если это было не в его интересах. Я не нашел в этом ничего странного, ничего патологического. Это даже нельзя было назвать невротическим симптомом. Большинству из нас было бы лучше, если бы мы молчали, когда нечего говорить. На примитивном уровне такое молчание казалось разумным.

Я все время задавался вопросом, как разобраться в психике этого парня. Он изображал все совсем по-другому, говорил о своей жизни столько противоречивого, неясного, сбивающего с толку. И при этом казался мне открытым. Он хотел поговорить и о своей матери, и об оральном сексе, и о Вьетнаме, и о детских сексуальных фантазиях, и о том, как отбивался от насильников в тюрьме, и обо всем на свете, но это не связывалось воедино. В юридическом смысле он продолжал