В отряде было совсем мало детей, и Иаала часто и подолгу бывала одна. Она любила одиночество. С удовольствием болтала и играла сама с собой. У нее было живое воображение, наделявшее человеческими свойствами все, что ее окружало. Деревья и животные в ее глазах обладали способностью думать, у каждой скалы была своя жизнь. Она придумывала песни и с чувством напевала их самой себе, тихо и невнятно. Иеффай как-то привез ей из страны Васан цитру; она быстро научилась на ней играть и была счастлива.

Мать и дочь чувствовали свое родство с живыми существами, населявшими эти дикие места. Они знали наперечет все протоптанные зверями тропинки и места их водопоя, притаившись, они слушали, как пасется дичь, понимали язык зверей и знаки, которые они подавали друг другу. А открыв что-то новое, заливались счастливым беззвучным смехом. Иногда Иеффай или кто-нибудь из его людей брал Иаалу с собой на охоту. Как радостно замирало и в то же время терзалось жалостью ее сердце, когда стрела или дротик попадали в цель! Подолгу простаивала она подле силков или капкана, притягиваемая и отталкиваемая видом попавшего туда зверька.

Кетура очень любила Иаалу; часто, бродя вместе с ней по окрестностям, она чувствовала, до какой степени они схожи. Но чувства свои она редко выражала словами; дочь Кетуры свободно росла среди дикой природы, мать редко ее ласкала и обращалась с ней, как с мальчиком, – сдержанно, почти сурово.

Ей бы очень хотелось воспитать дочь в своей вере. Но это возмутило бы Иеффая, и Кетура не мешала Иаале всей душой верить в Ягве. А сама втайне завидовала чистоте и искренности ее веры, ревновала дочь к ее Богу и скрывала свой страх перед ним: дочь ничуть не боялась Ягве – так же, как и ее отец. И когда Иаала спрашивала мать о богах, та замыкалась в себе и отмалчивалась.

Иеффай же, наоборот, распахивал перед дочерью душу, обнаруживая много ребяческого. Он хвастался перед ней своими подвигами, а все бои и рискованные вылазки, в которых он участвовал, приобретали необычайный размах, обрастали удивительными подробностями и становились такими, какими он рисовал их себе в мечтах. Уж он-то не увиливал от ответа, когда дочь спрашивала его о богах, он все про них знал. Боги были из того же теста, что он сам и другие люди в их отряде, обладали теми же достоинствами и недостатками, только в гораздо большей степени. И чтить их стоило, но в определенных пределах; ибо над теми, кто их боялся, они были не прочь подшутить.

Могущественнее всех был бог Ягве, Бог богов; он носился по небу на тучах и поражал врагов громом и молнией. Сознавая свое могущество, он был своенравен и переменчив больше других богов, но ему, Иеффаю, и его сподвижникам это оборачивалось благом. Ведь Ягве принял народ Израилев в свое сердце, причем дороже всех колен Израилевых ему был народ Галаада, а из галаадитян – судья Галаад, из семейства же судьи он избрал его, Иеффая. Поэтому ему и его дочери незачем бояться грозного бога Ягве. Жертвы ему приносить, конечно, надо почаще и воздавать хвалу за его милости, это он любил, это ему по нраву.

Как-то раз Иеффаю посчастливилось убить медведя, и все принялись уплетать вкусное сочное мясо. Откусывая большие куски крепкими белыми зубами, Иеффай поведал Иаале, что сила убитого животного переходит в того, кто ест его мясо, но в первую очередь – в того, кто этого зверя убил. И в Ягве перешла сила всех тех, кого он убил и кто был убит в его честь, а таких с незапамятных времен были тысячи и тысячи. Вот почему Ягве так необычайно силен и так ужасен в гневе, во много раз ужаснее, чем Ваал и Милхом, потому и народ Галаада, его любимец и избранник, победит всех врагов, какие бы имена они ни носили – Аммон или Моав, Васан или Со`ва.

Однажды Иеффай принес в лагерь тимпан, род барабана. И люди его с удовольствием играли на нем, извлекая ударами пальцев или палочек гулкие звуки. Все очень веселились. И Иаала упросила отца подарить ей этот инструмент. Она брала тимпан с собой в лес и, сидя в одиночестве где-нибудь на поляне, играла на нем, оглашая лес и горы странными, тревожными звуками.

Так, под сладостные звуки цитры и глухие удары тимпана, Иаала пела и сочиняла вслух сказки, навеянные рассказами отца и рожденные собственной фантазией. Иногда ей случалось рассказать их отцу, и тот всякий раз радостно изумлялся: то были события его собственной жизни, но выглядели они совсем по-другому. Сам Иеффай не был особенно красноречив; зато дочь его умела найти нужные слова для всех чувств, волнующих сердца людей. И еще одного человека посвятила Иаала в тайну своих лесных мечтаний – старого Толу. Частенько сиживали они рядом, старик и ребенок, что-то оживленно рассказывая друг другу и понимая лишь малую долю в этих рассказах.

Тола был когда-то рабом – сперва в огромном городе Вавилоне, потом в Дамаске, еще позже – в Раббат-Аммоне; сопровождая своего господина-аммонитянина на поле брани, был взят в плен судьей Галаадом, оставлен при доме и стал свидетелем большинства событий в жизни покойного. Множество передряг, которые случилось ему пережить, множество богов, которым он поклонялся, множество людей, которых он за свою долгую жизнь любил или ненавидел, перемешались у него в голове, бормотанье его почти невозможно было разобрать, он то и дело вворачивал в свою речь чужеродные слова. Но Иаале нравилось слушать его путаные рассказы, нравилось размышлять над ними, толковать их по-своему и вплетать их в истории собственного сочинения.

Тола любил животных и мог поведать о них много необычайного. Он участвовал в охотах на львов, преследовал стада диких коз в Ливане, знал толк в лошадях и одногорбых верблюдах – дромадерах, огромных животных, которые, будучи приручены, верой и правдой служили людям, но покамест почти не были известны израильтянам. Тола был другом животных и уважал их всех, в том числе диких и опасных хищников. И лишь одно живое существо он ненавидел: то был аист. Именно в аистов превращались плохие люди после смерти. В глазах Толы аисты были самыми жестокими