Он мог бы чувствовать и больше угрызений по этому поводу, но она была далеко не первой, кого он убил. Каждый год он умерщвлял людей в процессе этого треклятого варварского ритуала – отпускал им грехи, после чего вонзал кинжал им в сердце. Ну будет на его счету еще одна душа, что с того?

Если бы он поговорил с девчонкой начистоту, наверняка выяснилась бы какая-нибудь душещипательная история. Например, что ее семья была на краю финансовой гибели и она надеялась, что, соблазнив его, сможет спасти положение. Или что его отец угрозами заставил ее залезть к Гэвину в постель, чтобы потом шантажировать уже его. Андросс ведь говорил, что Ана Джорвис входит в его список претенденток для свадьбы, не так ли? Или… впрочем, неважно. Что она сделала, почему она это сделала, как ей удалось пробраться мимо охраны… Это мог быть заговор, но также вполне вероятно, что дело было просто в чьем-нибудь недопонимании и неопытности.

Однако он никогда прежде не терял над собой контроль, во всяком случае, не настолько. Он всегда был спокойным, рассудительным. Во имя Орхолама, он был целым!

«Был. Прежде. Все это осталось в прошлом».

Он потерял синий – может быть, это был не просто магический факт; может быть, это касалось и его лично, как человека? Он потерял холодную, твердую, бесстрастную практичность синего. У него не было никаких причин убивать эту девушку – ничего, кроме страсти и ненависти, побудивших его к подобному поступку. Страсти и ненависти, не сдерживаемых разумом.

Потеря способностей была для него не просто потерей могущества – Гэвин становился меньше. Менее сдержанным, менее рассудительным… менее человечным.

«Я сбросил девушку с балкона. Кем нужно быть, чтобы совершить такое? Я этого не хотел, но это не имеет значения. Я это сделал. И может быть, в глубине души действительно желал этого».

И вдобавок он потерял Каррис. Она пришла к нему в покои – среди ночи, одетая для любви. Сердце Гэвина подкатило к горлу. «Орхолам, смилуйся над нами!» Он понятия не имел, что произошло, почему она пришла именно сейчас, хотя у нее несколько месяцев были все возможности. Но она пришла! Все могло бы сложиться лучше некуда, если бы он хоть что-нибудь сделал по-другому – если бы он не рисовался перед охранниками, рассказывая им о том, как ему хочется женского общества, если бы проснулся раньше, если бы остановил незнакомую женщину прежде, чем она взобралась на него сверху…

«Я видел то, что хотел видеть, как со мной случается постоянно. И мое самообольщение стоило мне потери того, что было реальным».

Гэвин подумал, много ли ему осталось, прежде чем он потеряет и желтый. Сколько времени до того, как он лишится всех остальных цветов? До следующего Освобождения оставалось восемь месяцев. Когда он обнаружил, что потерял синий, то решил, что продержится до этого времени. Сейчас он понимал, что ничего подобного ему не светит.

Он снова подумал о своих целях.

«Люцидоний, было ли тебе так же паршиво, когда племя ур заманило тебя в ловушку в долине Хасс? Сомневался ли ты в себе? Или твоя воля оставалась настолько твердой, как об этом говорится в легендах? Был ли ты просто обычным человеком? Ты изменил мир, но такой ли перемены ты для него хотел?»

Гэвин убил собственную мать – и она благодарила его за это! Что же это за изуродованный, перевернутый мир?! Она была ему благодарна!

Он вспомнил того художника – того чертова обкуренного гения, как его звали? Ахейяд Яркая Вода! Он сам дал мальчишке это имя, а потом убил. Одной рукой даешь людям объедки, а второй отбираешь все, что у них есть. И этот Ахейяд тоже его благодарил! Гэвин не смог защитить Гарристон; из-за него они лишились своего дома, своих пожитков, множества дорогих и любимых людей – и они поклонялись ему словно богу! Любили его!

Как могло случиться, что он был единственным, кто видел его таким, каков он есть? Гаснущие звезды не давали ответа. Словно и не было никаких богов, никакого Орхолама, никакого света в этот черный полуночный час.

«Я ведь еще как-нибудь выкарабкаюсь, правда? Если бы Ана Джорвис была рабыней…»

Но она не была рабыней. Ее отец владел половиной всех барж, что бороздили воды реки Великой, а сестрой ее матери была Арис Гринвейл. Арис Под-красная – та самая, что прежде была его союзницей, пылкой и не имеющей ничего против войны. Арис любила свою племянницу. Арис вполне могла решить, что отныне цель ее жизни состоит в том, чтобы уничтожить человека, который убил ее Ану. С ее страстностью и безрассудством, порожденными сознанием того, что ей остается всео-навсего пара лет жизни… Проклятье, да даже если Гэвин просто потеряет ее голос в Спектре, это уже будет означать…

«Нет, нету у тебя никаких шансов. Все кончено».

Солнце наконец уцепилось за горизонт окровавленными кончиками пальцев и вытащило себя наружу. Гэвин подошел к огромному кристаллу, водруженному на поворотной оси, и, дождавшись, когда солнечный свет опустится на него, подобно тяжелой длани Орхолама, сбросил с себя мерцающий плащ, уронив к своим ногам, потом стащил с кристалла чехол и положил ладони на холодную поверхность камня.

Потянулся, нащупывая, ощущая свет. Синего он не мог видеть, но мог его чувствовать. Синий не полностью вышел из равновесия – сейчас он был примерно наравне с красным, – но он вышел из-под контроля. Было ощущение чего-то неровного, словно шахматная доска, где полный хаос чередовался с мучительным ограничением. Впрочем, Гэвин почувствовал крошечный узелок – далеко, где-то в Лазурном море, может быть, даже еще не принявший физическую форму, который наращивал себя, постепенно увеличиваясь, качаясь на волнах, словно айсберг, какие, по слухам, встречались в великих морях за Вратами Вечной ночи. Гэвин уничтожил одну погань, но это был далеко не конец: через шесть месяцев перед ним окажется другая. Он мог уничтожать погань раз за разом, но со временем она будет исцеляться и выстраивать себя заново – до тех пор, пока не явится настоящий Призма и не усмирит ее раз и навсегда.

Потом Гэвин вслушался в зеленый. Здесь не было уже никакого порядка, никакой шахматной доски. Зеленый бесновался вовсю, но пока что лишь в отдельных местах. Зеленые Равнины цвели вовсю, несмотря на осеннее время: их покрывала широкая полоса свежей зелени. Потом пробел. Обширные поля цветущих водорослей в море, потом пустые пространства – и еще один узел, только что начавший формироваться на юго-западе… где-где? Орхолам! Прямо напротив Ру, на пути наступающей армии Цветного Владыки!

Оба эти… узла – чем бы они ни были – медленно, но неуклонно росли в размерах.

Вложив свою волю в великий кристалл, Гэвин попытался уравновесить цвета, наполнить мир счастливой гармонией, как делал это прежде множество раз. Это было то, для чего он существовал. Это было то, чем он занимался, делал это снова и снова; обычно ему даже не нужен был кристалл. Это был его талант, смысл его жизни, его аристея.

Он не почувствовал ничего. Пустота. Вакуум. Отсутствие чего бы