старших нормировщиков. Надо было иметь профессию, идти снова в институт не хватало ни сил, ни терпения… Хоть и горько было убедиться в бесплодности своих притязаний на артистический успех… Да ведь голод не тетка. Нужда заставит сопатого любить, как говаривал ее отец. И потом, еще не известно, что там ждет ее на Дальнем Востоке. Курсы она окончила успешно и попала на стройку в Тихую Гавань…

Она довольно быстро раскусила Синельникова – что он за тип и что ему надо от нее. Она уже испытала удовольствие – быть на положении полужены. С нее хватит! Ее больше устраивали геологи; они неожиданно приходили и уходили – ничего не обещали и с нее ничего не спрашивали. Она была почти счастлива – по крайней мере выбирала того, кого хотела. Осечка у нее произошла впервые в жизни – с Вороновым. И она ушла с его участка; ушла еще и потому, что работа сварщицы дурно сказывалась на лице и на руках и вообще оказалась вовсе не такой денежной, как об этом трепались.

Единственно о чем сожалела она теперь – так это о том, что отдалилась от Воронова и не станет видеть его. Но неожиданно для себя она обнаружила, что даже здесь, в Управлении, Воронов присутствовал незримо, о нем говорили почти во всех отделах; он будоражил, вызывал споры.

Начальник отдела кадров Михаил Титыч Дубинин, по прозвищу Поддержка, крупный, сырой мужчина со щеткой седых волос и с каким-то недоуменным выражением на лице, переписывая ее учетную карточку, обронил как бы вскользь:

– Вовремя сбежали вы от этого Воронова.

Катя вопросительно посмотрела на него.

– Говорят, он план заваливает… А это значит – сидеть его рабочим без денег.

В производственном отделе о Воронове заговорил Леонид Николаевич Зеленин.

– А начальник-то ваш бывший с бесинкой, – посмеивался он, поглаживая лысину. – Все лишних людей отыскивает. А главный инженер ему лишние объекты подкидывает. Интересное состязание получается – кто кого.

– И он берет? – тревожно спросила Катя.

– Бере-от! – весело протянул Зеленин. – Он все берет: и вокзал, и новый жилой квартал, и рудники ему хотят подкинуть. Раза в полтора программу увеличили его участку, а люди почти те же.

– Но ведь он сорваться может!

– Все может быть… Но он старается – мечется с объекта на объект, как торпедный катер. Но если еще и рудники получит, то уж сорвется наверняка.

– Почему?

– У нас эта площадка называется чертовым колесом. Так что кого хотят прокатить по наклонной плоскости – туда посылают.

– А что же такого непозволительного сделал Воронов?

– Ого! – воскликнул Зеленин. На его желчном сухом лице изобразилось удивление. – Вот что значит быть нормировщиком в чистом виде. Слушайте, вам это полезно знать. Вся примудрость состоит в том, что наше хозяйство всегда выполняет производственный план. Заметьте – всегда! И это главный наш козырь. За это нас хвалят и даже премируют. Правда, по вводу объектов в эксплуатацию, особенно жилья, мы отстаем – это наш минус. За это нас даже и критикуют. Но что за беда! У кого нет минусов?! Кого не критикуют?! А что хочет Воронов? Он решил снять часть людей, ну кой-какой резервишко, с основных объектов на жилье. Понимаете, чтобы и то тянуть и другое. Словом, за двумя зайцами решил погнаться. Ай-я-яй, какой неопытный! – Зеленин защелкал языком и покачал головой. – На пределе захотел работать. И думает, что все последуют его примеру, вся стройка. Но ведь работать так – значит смотреть надо в оба. А то, не ровен час, и сорваться можно. Разве могут рисковать такими вещами разумные люди? А во главе стройки у нас люди стоят очень даже разумные. Впрочем, вы и сами убедились в этом.

Желчная речь Зеленина делала свое дело, и Катя все больше тревожилась за Воронова. «Надо непременно поговорить с ним, – думала она, – убедить его, чтобы он поступал более осторожно…»

Но в эту минуту в кабинет Зеленина вошел высокий беловолосый паренек лет восемнадцати в вельветовой курточке, из которой он заметно вырос. По светлым голубым глазам, по густому щетинистому бобрику Катя уловила в нем сходство с начальником отдела кадров. Это был его сын Толя, работавший лаборантом.

– Леонид Николаевич, ну что это за безобразие?! – сказал он, капризно наморщив лоб. – Меня Воронов выгнал из лаборатории.

– Воронов? Тебя? Выгнал? – качал головой Зеленин, поджимая свои тонкие губы. – Как же он тебя выгнал, интересно?

– Я им приготовил состав бетона для массивов-гигантов. А он приехал с этим рецептом и как заорет: «Кто подписывал этот рецепт?» Я отвечаю: «Я, потому что начальник в отпуске». А он говорит: «А кто составлял его?» Я говорю: «Тоже я». А он как гаркнет: «Вон из лаборатории, чтобы ноги твоей здесь не было! Тебе, говорит, не состав бетона готовить, а мякину для коров». Я ему сказал, чтобы он сам убирался подальше. Он тогда схватил меня за руки, повернул и коленом… вытолкал.

– Какая непочтительность!

– Если его не накажут, я не буду работать в лаборатории.

Зеленин развел руками.

– Ну зачем же так пугать, Толя? Ведь ты только подумай – на тебе вся лаборатория держится. Как же без тебя будет существовать стройка?

– Вы все шутите, Леонид Николаевич! Я вижу – мне тут делать нечего.

На пороге с Толей столкнулся Воронов, хмуро посмотрел на него и вдруг, заметив Катю, смутился.

– Что этот недоросль у тебя делал? Жаловался? – спросил он Зеленина.

– Нет, восторгался твоей силой.

– А черт с ним! Все равно его нужно выгонять.

– А ты об этом поговори с Синельниковым либо с начальником.

– И поговорю. – Воронов набычился и сурово смотрел на Зеленина.

– Что ты на меня уставился? Может, и меня выгнать хочешь? Воронов вскользь посмотрел на Катю.

– Массивы бетонировать скоро. А этот недоросль прислал такой состав гравия, что им не тонкие стенки бетонировать, а фундаментные башмаки.

За дверью раздался трубный голос жены Дубинина:

– Идем, идем! Это ему так не пройдет. Я покажу ему…

Могучая, пышущая гневом, она ворвалась, как пожарный, почуявший запах дыма. За руку она тянула сына и с ходу пошла в атаку на Воронова:

– Ты что же это безобразничаешь? Думаешь, на тебя управы не найдется? Врешь! Я в суд подам! Я до Верховного Совета дойду!..

– Что случилось, Ефросинья Ивановна? – перебил ее Зеленин.

– Как, что случилось? И ты еще спрашиваешь? Он, злодей, осрамил моего сына. Толя, расскажи, как он тебя ударил. Ну, чего стоишь? Рассказывай!

Дверь снова распахнулась, и вошел сам Дубинин.

– Фрося, у тебя совесть есть?

Дубинин говорил глухо, просительным тоном,