– Ты не у меня совесть спрашивай, а у него, – она гневно показала на Воронова. – Вот кто бессовестный.

– Ну, кто здесь какой – это наше мужское дело, разберемся. А ты ступай, ступай домой. Толя, бери мать!

Они вместе с сыном взяли ее под руки, но в самых дверях Ефросинья Ивановна остановилась и крикнула Воронову:

– Мы еще посчитаемся!

– Ступай, ступай… – Дубинин аккуратно притворил дверь и сказал, неловко переминаясь у порога: – Я случайно заметил, как жена-то к вам пошла. Ну и почуял, что недоброе учинит. Вот оно как… – Он неуклюже повернулся и вышел.

– Кой черт меня дернул! – досадливо произнес Воронов. – И как это я не сдержался?

– Да ничего… Нет худа без добра, – сказал Зеленин. – Ему в школе надо учиться, а не в лаборатории работать. Все синельниковская протекция. Пусть теперь почешет себе мягкое место.

– А чего ради он старается? – спросил Воронов.

– Э, брат! Здесь – тактика. Михаил Титыч и начальник отдела кадров, и парторг по совместительству. Для Синельникова Дубинин – находка. Человек он простой, честный, лет двадцать с лишком прослужил в армии на каких-то складах, старался. И здесь вот старается.

– Постой! – перебил его Воронов. – Разве у Дубинина нет технического образования?

– Какое там образование!

– Но ведь его же избирали?!

– Конечно. Начальство предложило, мы поддержали. Да и чего возражать? Человек он простой, честный.

– Но ведь одной честности мало. Это же стройка!

Зеленин пожал плечами.

– А что же Лукашин? – спросил Воронов.

– А ничего. Живет. Спокойно, хорошо живет. Работа идет как по маслу, план выполняется. Чего еще надо? Невозможно было различить, где кончался серьезный разговор и начиналась желчная зеленинская ирония.

– Можно подумать, что вам очень весело от всего этого, – сказал Воронов.

– А вы-то чего нос повесили? – обратился Зеленин к Кате, молча сидевшей в стороне. – Работать будете здесь, в моем кабинете, вон в стеклянной кабине, – он кивнул в сторону застекленной перегородки. – Будете сидеть как на командном пункте. Вся стройка видна отсюда как на ладошке. Извините, друзья мои, – Зеленин округло развел руками, – я на минуточку отлучусь… – И он вышел.

– Ну, как вы здесь устраиваетесь? – спросил Воронов.

– Спасибо, все хорошо. – Она как-то напряженно посмотрела на него, словно колебалась – говорить или нет – и наконец спросила: – Сергей Петрович, может быть, я не в свое дело суюсь… Но тут Зеленин много говорил про вас. Послушайте, зачем вы берете новые объекты? Ведь это же с целью делают…

– Наплевать… Под большой нагрузкой жить веселее.

– Опять это не мое дело… Но я хочу вас предупредить – вам хотят рудники подсунуть. Не берите их.

– Спасибо, Катя, за участие. – Он мягко посмотрел на нее и ободряюще улыбнулся. – Все будет в порядке… Но отказываться не в моих правилах.

За дверью послышались шаги, и Воронов направился к выходу.

9

Если бы Синельникову сказали, что он противник так называемой инициативы снизу, он бы от души рассмеялся. В самом деле, он много возился со всякими изобретениями: он первый, например, поддержал идею создания безманжетного краскопульта. Никому не известный рядовой механик участка Иван Селянин принес ему однажды в кабинет модель такого краскопульта, сделанную из портативного огнетушителя. Краскопульт был вдвое меньше обыкновенного, прост и безотказен в работе, а главное – не имел манжетного насоса, этого бича маляров. Синельников вмиг оценил его достоинство. Он сам помог Селянину сконструировать шаровой клапан и, не дожидаясь утверждения в совнархозе, заказал пятнадцать образцов в своих мастерских.

А теперь и в совнархозе знают, что этот самый краскопульт куда лучше патентованного. Да и того же Селянина не кто-нибудь, а он, Синельников, поставил главным механиком. Нет, инициативных людей он умел ценить, и в совнархозе это знали.

Но Воронов!.. Это совсем другое дело. Воронов пытается доказать, что планы строительства перевыполняются за счет жилья, что эти планы попросту занижены. Словом, он бросил вызов ему, Синельникову. Работать на пределе захотел? Хорошо! Получит рудники…

В самом деле, в будущем оловянные рудники станут не только отдельным участком, но и, по всей вероятности, самостоятельным управлением. Пока там строится только жилой поселок, да фабрику нужно закладывать. Так что если Воронову отдать эти объекты, он и увязнет в них, и участок его будет там.

И пусть себе в горах вытворяет свои чудачества. Все подальше. А Лукашин должен согласиться с этим. И уж если придется, Синельников сможет настоять на своем.

Лукашина он знал хорошо. Когда-то очень непоседливы, «летучий голландец», как именовали его на стройках, Лукашин исколесил весь Дальний Восток, и не было, пожалуй, ни одного шпунта, забитого в набережные дальневосточных портов без его участия. Он был и гидротехником, и фортификатором, и аэродромы строил. Синельников впервые увиделся с Лукашиным, когда лицо у того было уже в глубоких старческих морщинах. И он «пристал к берегу», как шутили в тресте. Его назначили начальником производственного отдела. Невысокий, узкоплечий, как подросток, но с большой угловатой головой, Лукашин говорил с инженерами высоким голоском и смотрел при этом куда-то вниз, в сторону, словно стеснялся. Ко всем у него было одно и то же обращение – либо «деятель», либо «труженик», в зависимости от занимаемой должности. Еще у него была поговорка – «Всего дела хрен да копейка». И в тресте звали его за глаза – капитан Копейкин.

Когда организовался совнархоз, ему предложили должность заместителя начальника управления по делам строительства, но он отказался и уехал в Тихую Гавань «на самостоятельную работу». Здесь ему построили отдельный дом, обнесли высоким забором, и вскоре он весь заполнился многочисленной лукашинской семьей. Возле дома осталось много нетронутых деревьев. Лукашин разбил цветник и зажил на славу.

– Я уж, деятели, и помирать здесь буду. Никуда больше отсюда не поеду.

Синельников видел, что Лукашин ценит свой покой и уж, конечно, не станет ломать копья из-за какого-то Воронова. И потом Синельников понимал, что такой заместитель, как он, нужен Лукашину. В производственном опыте он не мог с начальником соперничать, зато тонко знал планирование. Он отлично умел извлекать деньги из выгодных объектов, очень хорошо знал свои резервы, редко пускал их в ход и никогда не работал на пределе. Эти резервы Лукашин в шутку называл «запасами прочности». «Ну, как там наши запасы прочности? – говаривал он. – Не худо было бы нажать в этом месяце».

И они «нажимали», перекрывая план в отдельные месяцы, за что получали благодарности и премии.

Строительство все разрасталось, и теперь уже каждому понятно, что вместо управления создадут трест.