большое участие, приехал к Брюллову и просил его одолжить Теребеневу портрет Крылова на три или на четыре дня. Брюллов согласился, и г. Кукольник увез портрет с собою. <…> Прошла неделя, прошла другая, а Теребенев не возвращал Брюллову портрета. Брюллов начал подозревать, что Теребенев хотел завладеть портретом, говорил: «Если я не придумаю какой-нибудь уважительной причины, то должен буду сказать портрету тю-тю», – и в письме действительно сказал, что требовал портрет потому, что обещал доставить его для копирования вел. кн. Екатерине Михайловне; Брюллов оканчивал письмо уверением, что впредь не будет доверять обещаниям русских литераторов. Теребенев немедленно возвратил Брюллову портрет и показал письмо Н. В. Кукольнику, который на другой же день приехал к Брюллову с объяснением, но Брюллов его не принял[1563].

Ил. 84. К. П. Брюллов. Портрет И. А. Крылова. 1839. Государственная Третьяковская галерея.

Не исключено, что, задерживая у себя лучший, самый похожий, по общему мнению, портрет, скульптор пытался лишить своих конкурентов, в особенности Клодта, дружного с Брюлловым, возможности пользоваться столь выгодной «натурой». «Пусть явится перед нами в строгом и верном значении слова вылитый Крылов», – говорилось в объявлении комитета, и Теребенев буквально последовал этому указанию. В единственном дошедшем до нас его проекте поражает сходство с брюлловским портретом. Точь-в-точь воспроизведены поза, лицо, прическа, даже лацканы сюртука, выглядывающий из-под него жилет и ордена. Скульптор лишь добавил нижнюю часть сидящей фигуры и задрапировал ее плащом. На полях рисунка скульптор пояснял:

Статую Крылова предполагается сделать из бронзы, сидящую на пьедестале из красного полированного гранита, поставленного [sic!] на четырех сфинксах из сердобольского полированного гранита, на углах пьедестала четыре бронзовые головы зверей из басни «Квартет». В правой руке Крылов держит стило – эмблема писателя, в левой – фантастическую маску; сфинксы означают загадки[1564].

Сведя к минимуму символы и аллегории, Теребенев оказался вынужден искать другие средства для изображения «цеховой» принадлежности баснописца. Головы зверей были не лучшим решением. Лишенные туловищ, они напоминали не столько классические букрании, сколько охотничьи трофеи. Басня, к которой они отсылали, оказалась выхвачена из всего творчества Крылова просто потому, что число ее персонажей соответствовало количеству углов пьедестала, не говоря уже о том, что всем известная концовка «Квартета» («А вы, друзья, как ни садитесь, / Всё в музыканты не годитесь») внесла бы в общий строй памятника незапланированную иронию.

Бросаются в глаза чрезвычайно высокий пьедестал и громадный размер фигуры. По масштабу задуманный Теребеневым памятник баснописцу напоминал его же семиаршинных атлантов или памятник генералиссимусу Суворову работы М. И. Козловского. Такое решение диктовалось, очевидно, тем, что во время составления проекта комитет предполагал разместить монумент в одном из открытых городских пространств[1565].

Но особенно впечатляет замысел барельефов, описанных скульптором в «Изъяснении…»:

На трех сторонах пьедестала предполагается сделать барельевы [sic!] из жизни трех баснописцев: Езопа, Федра и Лафонтена, изображающие плачевный конец их земного поприща. Эти три сюжета могут свидетельствовать: 1) что русский баснописец был и есть почтен, тогда как знаменитейшие его соперники не имели той же участи и 2) что он превзошел их всех, почему они, так сказать, составили подножие его славы, а примером и образцом – основание его художественной знаменитости[1566].

Барельефные композиции в памятниках Карамзину и Державину выполняли важнейшую функцию, наглядно раскрывая перед зрителями идейную программу монумента. Здесь же Академии и государю предлагался нарратив ультранационалистический, едва ли не карикатурный, в духе не рафинированной уваровской народности, а куда более примитивных воззрений Бутурлина. Уварову оставались считаные месяцы на посту министра: 9 октября 1849 года, больной, побежденный своими противниками, он подаст в отставку и вскоре покинет Петербург. Практически одновременно с этим умрет Бутурлин, но изоляционистская идеология и риторика, символом которых стал возглавляемый им Комитет 2 апреля 1848 года, будет господствовать вплоть до смерти Николая I. И именно на это время придется создание памятника Крылову.

Ил. 85. Теребенев А. И. Проект памятника Крылову. 1849.

Экстравагантная идея представить смерть баснописца в качестве мерила его величия возникла, конечно же, под впечатлением от невиданно торжественных похорон Крылова. Графического изображения барельефов скульптор не дал, и остается только гадать, как он собирался реализовать заявленную программу, учитывая, что Эзопа, по преданию, убили оскорбленные им жители Дельф, Лафонтен скончался вполне мирно, но был похоронен как бедняк, а о смерти и погребении Федра не сохранилось вообще никаких сведений.

Впрочем, идеологом этого проекта вряд ли был сам Теребенев. Учитывая его близкую дружбу с Кукольником[1567], можно предполагать, что тот не просто «принимал участие в Теребеневе», а выступал своего рода соавтором. Именно Кукольник мог наметить программу барельефов. Еще в 1830‑х годах он зарекомендовал себя, по выражению Никитенко, как автор «грубых патриотических фарсов»[1568]. Красноречиво описание его поведения на пресловутом празднике в типографии Воейкова 6 ноября 1837 года, где он с криком, в слезах требовал пить не за немца Гутенберга, а за русского Ивана Федорова и потом плясал вприсядку[1569]. Однако в центре его «неистового» творчества все-таки находились патетические образы великих художников и поэтов, жрецов высокого искусства. Одним из явлений такого рода он считал Крылова; идея юбилейного чествования баснописца зародилась именно в его кружке. Кукольник едва ли забыл, как Уваров присвоил эту идею, поэтому похороны Крылова, которые министр постарался превратить в свой публичный триумф, он наблюдал с откровенным скептицизмом. Отсюда его желчная острота: «Наш министр просвещения Крылов, он теперь в гробу! <…> Уваров заступил теперь место Крылова и пишет для государя басни»[1570]. И скандальный антиевропеизм барельефов теребеневского проекта, по-видимому, был не просто данью политической конъюнктуре, но и знаком солидарности с противниками слабеющего министра.

В истории памятника Крылову этот проект остался всего лишь курьезом. Гораздо большее влияние на судьбу монумента оказало суждение Брюллова. Железнов, ученик художника, много времени проводивший в его мастерской, стал свидетелем консультации, которую «Великий Карл» дал двум другим участникам конкурса:

Витали и Клодт при мне приходили к Брюллову, чтобы узнать, как, по его мнению, следовало представить Крылова. Брюллов отвечал обоим, что, по его мнению, Крылова следует представить со зверями и дать ему в руки металлическое зеркало, в котором бы каждый прохожий видел самого себя…[1571]

К тому времени изображение баснописца в окружении животных, его персонажей, имело уже достаточно почтенную традицию. Так, в 1817 году при перенесении праха Лафонтена на кладбище Пер