Дело, очевидно, не в прижимистости россиян. Сама идея значимости литературы как нациеобразующего фактора оказалась слишком сложной и изысканной для абсолютного большинства даже образованной публики. Но зачинателями подписки стали именно частные лица, причем давние знакомцы Крылова, – книгопродавец И. Т. Лисенков (25 рублей) и старый вельможа граф Г. А. Строганов (30 рублей). 10 января 1845 года Департамент народного просвещения выдал Лисенкову квитанцию за номером один, Строганову на следующий день – за номером два[1532].

Вероятно, и среди приношений «разных лиц», присланных из многих губерний, растворены лепты каких-то безымянных почитателей баснописца, которые приняли участие в подписке не под давлением местного начальства, а единственно из уважения к русской словесности. Отдельных жертвователей удается отследить в тех редких случаях, когда они попадали в какие-то ведомственные списки. К примеру, взнос петербургских богачей братьев Всеволода и Валентина Косиковских (20 рублей за двоих) был учтен в ведомости, поданной Штабом главного начальника военно-учебных заведений[1533].

Среди участников подписки практически отсутствуют женщины – матери семейств, которым отводилось почетное место в крыловском мифе, и, неожиданно, литераторы. Ее проигнорировали все не принадлежавшие к каким-либо служебным корпорациям журналисты, поэты и писатели, включая тех, кто лично знал Крылова и совсем недавно писал о нем статьи и воспоминания. В делопроизводстве нет сведений о пожертвованиях С. Н. Глинки, Булгарина, Греча, Краевского, Белинского, И. В. Киреевского, С. Д. Полторацкого, не говоря уже о младшем поколении – Тургеневе, Некрасове (который в начале 1845 года издал детскую книжку Д. В. Григоровича «Дедушка Крылов»), самом Григоровиче, Достоевском и других. Если в 1838 году петербургские литераторы с искренним энтузиазмом приветствовали Крылова на юбилейном торжестве, то теперь, по-видимому, их столь же массово отталкивала одиозная личность инициатора подписки.

Позицию иронического наблюдателя за происходящим занимал петербургский литератор и библиограф И. А. Бессонов, приятель Полторацкого и Соллогуба, человек, увлеченный историей русской литературы и далеко не равнодушный к наследию баснописца. Его «Лепта на памятник Крылову» была не денежной – в январе 1845 года он работал над статьей с таким названием, которая содержала оригинальную идеологическую программу памятника, решительно расходящуюся с официальным объявлением. Света этот текст так и не увидел, но за «мемориальной» кампанией Бессонов продолжал внимательно следить. Три года спустя, весной 1848 года, он сделал запись, поводом для которой стал услышанный им анекдот о том, как Крылов был удивлен, что его, знаменитого русского баснописца, не узнал торговец в Гостином дворе. Эта история дала Бессонову повод высказать свое мнение о подписке.

Я готов верить этому рассказу и всегда утверждал подобное в спорах наших в начале 1845 года, когда дело шло о подписке на сооружение памятника И. А. Крылову. Пышная программа, написанная князем Вяземским и Плетневым, разослана была по всей России и не могла не показаться иным смешною. Вот уже три года тому прошло; подписка еще не кончена; собрано, правда, 100 тыс. руб. асс., но не должно забывать, что в ней принимают участие лица служебные и казенные ведомства. Сколько я видел, мне кажется, что две трети подписчиков принадлежат этому классу, нашему tiers-état[1534]. Мало купцов, еще менее крестьян, духовных и дворовых людей[1535].

Как видим, скептик Бессонов неплохо осведомлен. Наблюдения над составом жертвователей он, очевидно, делал по спискам, которые время от времени появлялись в печати, а общая сумма сбора могла стать ему известна из отчета министра народного просвещения за 1847 год, опубликованного в апрельской книжке ведомственного журнала[1536]. В столичных литературных кругах об этом заговорили в связи с переломным моментом в истории проекта.

8

Уваров теряет влияние. – Итоги подписки

Средства, поступавшие в Департамент народного просвещения, ежемесячно вносились в Государственный заемный банк. В октябре 1846 года на должность управляющего банком был назначен Вяземский, и именно в это время накопленная сумма в пересчете на ассигнации превысила 100 тысяч рублей. По аналогии со сметами на памятники Карамзину и Державину этого уже было достаточно для сооружения бронзовой фигуры, однако комитет не предпринимал никаких действий, очевидно, выжидая приращения этих средств за счет процентов.

Между тем подписка явственно шла на спад: крупные организованные взносы, которые приносили по несколько тысяч рублей ежемесячно, в основном прекратились еще к 1 апреля 1846 года. После этого поступления составляли по несколько сот рублей в месяц и продолжали убывать; после 1 июня 1847 года они исчислялись уже только десятками рублей, а бывали месяцы, когда в Департамент не присылали вообще ничего.

К началу 1848 года стало ясно, что тонкий ручеек пожертвований иссякает и дальнейший сбор средств по подписке уже не имеет смысла. 5 февраля Департамент доложил Уварову, что общая сумма поступлений достигла 29 363 рубля 11 ¾ копейки серебром[1537] (без процентов). Теперь Крыловский комитет мог подвести промежуточные итоги.

Уваров созвал заседание у себя на квартире в доме Министерства народного просвещения 23 апреля[1538]. Для него это было крайне тревожное время. На фоне революционных событий в Европе он стремительно терял свое влияние и доверие императора. Один за другим на него поступали доносы; 27 февраля Николай I учредил комитет под председательством морского министра А. С. Меншикова, поручив ему проверить деятельность уваровской цензуры. Стоило Меншиковскому комитету завершить работу, как 2 апреля учреждается второй комитет – Бутурлинский, состоявший из заклятых врагов Уварова. Он должен был на постоянной основе осуществлять надзор за цензурной сферой, а фактически – за всей деятельностью министерства; Уваров, к вящему унижению, даже не сразу об этом узнал[1539]. И в составе Крыловского комитета он теперь находился в окружении недоброжелателей: Блудов, комментируя в столичных гостиных явные знаки высочайшего неблаговоления, во всеуслышание заявлял, что министру следует подать в отставку[1540], а Вяземский через его голову представил наследнику записку «О цензуре» с собственной программой преобразования цензурного ведомства. Ее Бутурлин при ядовито-любезном письме переслал Уварову всего за три дня до заседания 23 апреля[1541].

Психологическую атмосферу этих дней рисует в своем дневнике журналист и цензор А. В. Никитенко:

Министр народного просвещения не был приглашен в заседания комитета; ни от кого не требовали объяснений; никому не дали знать, в чем его обвиняют, а между тем обвинения были тяжкие.

Ужас овладел всеми мыслящими и пишущими. Тайные доносы и шпионство еще более усложняли дело. Стали опасаться за каждый день свой, думая, что он может оказаться последним в кругу родных и друзей…[1542]

Прямо накануне заседания в Петербурге был арестован