В приложенном подписном листе – имена самого П. Ф. Веретенникова, пятерых его малолетних детей и нескольких родственников, представителей богатейших купеческих фамилий, прославленных своей благотворительностью. Это дядья его жены К. А. и В. А. Куманины – коммерции советники, получившие за свои заслуги дворянство и в разные годы занимавшие пост московского городского головы, брат жены А. К. Куманин, свояк Г. А. Москвин с пятью племянниками – братьями Крестовниковыми, от 20 до 11 лет от роду, а также связанный родством с этими семьями В. Н. Третьяков, купец 1‑й гильдии, церковный староста кремлевского Успенского собора. Самый большой взнос – по 25 рублей – сделали опытные в общественных делах братья Куманины; младшие участники подписки символически пожертвовали по рублю.

Примечательно, что за семь лет до этого, когда в подписку на Крыловскую стипендию организованно включилось Московское купеческое общество во главе с теми же лицами, собрать удалось в три с лишним раза больше – 990 рублей ассигнациями[1510]. Решающую роль тогда сыграло то, что организатором подписки выступало Министерство финансов, в хороших отношениях с которым было заинтересовано московское купечество. В 1845 году в отсутствие административного давления стало ясно, что, несмотря на страстные призывы к «патриотическому и просвещенному усердию», даже самые образованные купцы не стремились поддерживать малопонятный для них культурно-идеологический проект. Гораздо ближе им оставалась традиционная благотворительность, направленная на помощь церкви, бедным, больным, вдовам и т. п.

Активизировать подписку в высшем обществе Москвы тоже не удалось. Рассчитывая на помощь своего давнего приятеля А. Я. Булгакова, Вяземский отправил ему печатный экземпляр объявления, но тот не предпринял никаких усилий. Более тема сбора средств на памятник Крылову в их переписке не поднималась.

Всего несколько месяцев назад Вяземский связывал с Москвой большие ожидания. 17 января он в бодром письме Шевыреву выражал надежду, что «Москвитянин» не только опубликует объявление «О памятнике Крылову», но и «пригласит московскую публику отозваться на петербургский вызов»[1511]. Поддержка официозного коммеморативного проекта старой столицей могла бы продемонстрировать несостоятельность модной оппозиции «Москва – Петербург», занимавшей центральное место в полемике славянофилов и западников, и наглядно явить национальное единство, столь красноречиво описанное князем. Однако участие Москвы в сборе средств на памятник Крылову оказалось на удивление вялым. Кроме уже упомянутых поступлений, известно о взносах только четверых москвичей. Это были отставной действительный статский советник граф А. Н. Панин (брат министра юстиции, в свое время служивший по ведомству Уварова)[1512], почетная гражданка Марья Мазурина – богатая купеческая вдова, мать пятерых детей и известная благотворительница, титулярный советник Николай Кивский и «неизвестный» (50 рублей, 2 рубля 85 ½ копейки, 1 рубль и 1 рубль 42 ¾ копейки соответственно). Свои пожертвования они представили городскому обер-полицеймейстеру, который через московского гражданского губернатора переслал их в Петербург[1513].

Одновременно с обращениями к москвичам князь попытался привлечь к подписке соотечественников, живущих за границей, и заодно дать европейской публике представление об истинно русском патриотическом проекте.

29 января 1844 года он писал во Францию А. И. Тургеневу:

Посылаю тебе наше или мое объявление о памятнике Крылову. Тряхни стариною и призови свою прежнюю деятельность: собери подписку с русских, находящихся в Париже. У вас много богачей: Тюфякин, Разумовская, Нарышкины etc., etc.; может быть сумма порядочная, и вышли деньги на мое имя, а мы напечатаем в газетах, что трудами твоими будет собрано. Попроси Сиркура сделать извлечение из моей статьи и напечатать в «Journal des Débats»[1514].

К Жуковскому он по старой дружбе обратился сам, предлагая внести за него ту сумму, которую поэт сочтет нужным пожертвовать. Тот в ответ разрешил записать «в листе подписчиков на памятник Крылову» столько, сколько князь найдет «приличным»[1515]. Однако в итоге никакой взнос от имени Жуковского в делопроизводстве о подписке так и не отразился; возможно, Вяземский просто присоединил его к общей массе пожертвований, поступивших по линии Министерства финансов.

Тургенев, со своей стороны, смотрел на перспективы возложенного на него сбора безо всякого энтузиазма.

Вяз<емский> предлагает мне сделать здесь подписку на Крылова памятник, но я русских почти никого не вижу, а те, коих не вижу [sic!], даже и не отвечают мне и когда прошу за русских же, на пр<имер> дряхлый богач Тюфяк<ин>, —

констатировал он в письме Жуковскому 28 февраля из Парижа[1516] и никаких действий, по-видимому, предпринимать не стал.

Вопреки ожиданиям Вяземского, написанный им яркий манифест тоже не вызвал интереса за границей. Публикация в Journal des Débats оказалась очень лаконичной и носила чисто информационный характер.

Не наблюдая ожидаемого потока добровольных пожертвований, члены Комитета были вынуждены искать этому объяснение. С точки зрения Плетнева, проблема была в том, что информация о сборе просто не дошла до образованной публики. 4 марта, констатируя, что в городе «нет никакого движения», он поделился с Вяземским своими соображениями насчет того, как можно это исправить:

Средство одно и самое действительное оживить подписку это раздать шнуровые книги в местах, где собирается публика: 1) по театрам в фойе или у кассиров и в комнате, где освежаются за трубками и ликерами; 2) в доме Дворянского собрания; 3) во всех залах, где даются концерты; 4) в дежурстве Публичной библиотеки; 5) во всех так называемых Кабинетах для чтения; 6) в главнейших книжных магазинах и лавках; 7) в тех кондитерских, которые в моде; 8) даже по аптекам; 9) в клубах, особенно Английском и 10) на бирже <…>[1517]

Нереалистичность плетневской идеи была очевидна. Крыловский комитет, включая самых высокопоставленных его членов, просто не имел возможности что-либо «раздавать» по частным магазинам, общественным клубам и прочим подобным местам. Он мог действовать лишь там, где у него в руках были механизмы административного принуждения (например, на Бирже), но и этот инструмент, как выяснилось, был далеко не универсален.

Подписка в первые же дни неожиданно столкнулась с глухим сопротивлением одного из государственных ведомств – Святейшего синода.

13 января 1845 года обер-прокурор Н. А. Протасов направил Синоду «предложение», в котором, сообщая о получении от министра народного просвещения известия об открытии подписки на сооружение памятника Крылову, просил

<…> о принятии мер к объявлению таковой подписки по духовному ведомству и о назначении мест и лиц, у которых могущие поступать на сей предмет суммы могли бы сосредоточиваться до совокупной передачи их в Министерство народного просвещения.

К документу были приложены сто экземпляров «приглашения о подписке, напечатанного от учрежденного для