наконец, пережили страшный, сокрушительный разгром, неотразимый удар с востока, инерция которого вытолкнула готов далеко на запад, за Пиренеи и Альпы (Топоров, 1983), – восточноевропейское пространство обрело в германском эпическом сознании заповедный, сакральный характер.

Фольклорное освоение этого эпического пространства началось, видимо, еще во времена черняховской культуры, которую отождествляют с Готской державой в Причерноморье, сложившейся между 170–270 гг. и разгромленной гуннами в 375 г. (Кухаренко, 1980: 63, 76; Третьяков, 1982: 18–22). Готские сказания и песни о короле готов Эрманарихе (Германарихе) и др. легли в основу сочинения вестготского историка Аблавия (ок. 475 г.), фрагменты которого вошли в состав «Гетики» Иордана (Hachmann, 1970: 35–109). В частности, к Аблавию, по-видимому, восходит описание похода Германариха, когда он «domuerat Golthescytha, Thiudos, Inaunxsis, Vasinabroncas, Merens, Mordens, Imniscaris, Rogas, Tadzans, Athaul, Navego, Bubegenas, Coldas» (Iordan, 1960: 150, Getica, 116–117).

Приведенное стандартное чтение этого одного из наиболее темных мест Иордана – не единственно возможное (Скржинская, 1960: 265, коммент. 367). Если принять давно предлагавшиеся конъектуры прежде всего образований на In-, в которых можно видеть не этно-, а топо– или гидронимы: in Aunxsis – «на Свири, в Посвирье» (финск. Aunxmaa), in Abroncas (неясный восточноевропейский гидроним?), и если допустить в протографе замену «m» на «n», in Miscaris – «в Мещере», то вместе с определимыми этнонимами текст этот превращается в латинский перевод ритмично организованной готской висы, повествующей о походах эпического конунга Ёрмунрекка, который

domuerat подчинил

Golthescytha голтескифов

Thiudos чудь

in Aunxsis на Свири

Vas весь

in Abroncas в…………. (?)

Merens, Mordens мерю, мордву

in Miscaris в Мещере

Rogas, Tadzans рогов (?), тадзов (?)

a-ta-ul-na– ………………

ve-go-bu-be– ……………

ge-nas Coldas ……… голядь (?)

Если реконструируемая виса – фрагмент готского эпоса, то в числе первых его героев – племена Восточной Европы (отмеченные на тех же местах вдоль Волжского пути, где 500 лет спустя их застала «Повесть временных лет»).

Поэтому неслучайно одна из древнейших героических песен «Эдды» – «Речи Хайдара» – посвящена событиям, происходившим в Восточной Европе в 375 г., войне Эрманариха с вождями росомонов Аммиусом и Сарусом (в «Эдде» – Хамдир и Сёрли), мстившими за смерть своей сестры Сунильды (Сванхильд).

Рис. 116. Румпель Гокстадского корабля. Длина от головы до «ошейника» 19,6 см

Предание о братьях-вождях и их сестре (svan – лебедь) перекликается со славянской легендой о Кие, Щеке, Хориве и сестре их Лыбеди (в «Эдде» есть и третий брат – Эрп) (Рыбаков, 1982: 86). Это едва ли не древнейший, но не единственный случай контаминации готского, скандинавского и восточнославянского эпоса. Межплеменной конфликт, однако, в «готских песнях», сохранившихся в «Эдде», заслонен иным, для развития эпоса более актуальным – внутриродовым. Здесь впервые обозначена центральная, движущая стержневая тема эпоса – роковое братоубийство, предопределяющее трагические судьбы всех последующих поколений (подобно тому, как это произойдет потом в роду Инглингов после сожжения Висбура или на Руси после убийства Бориса и Глеба) (Гуревич, 1972б: 77–78; Лихачёв, 1983: 64–65).

Брат будет биться с братом насмерть,нарушат сестричи нравы рода(Прорицание вёльвы, 45.)

Хамдир и Сёрли убивают Эрпа и потому гибнут сами. Еще больший эпический масштаб тема братоубийственной распри обретает в «Песне о Хлёде», одной из древнейших в «Эдде».

Не вошедшая в основной корпус, она, однако, имеет надежную историческую подоснову, и близкие параллели в памятниках, синхронных эпохе викингов: в англосаксонской поэме X в. «Видсид» и у Саксона Грамматика (Стеблин-Каменский, 1975: 705). Хлёд (Лотерус, Лотар) – полугот, полугунн – вступает в борьбу за готское наследие с конунгом готов Ангантюром (в английской традиции Онгентеов). Судьба наследия решается в страшном сражении (его сопоставляют с битвой на Каталаунских полях): «…гунны обратились в бегство, а готы убивали их… Ангантюр пошел тогда на поле боя посмотреть на убитых и нашел своего брага Хлёда. Тогда он сказал:

Сокровищ тебенемало сулил я,немало добрамог бы ты выбрать,битву начав,не получил тыни светлых колец,ни земель, ни богатства.Проклятье на нас:тебя я убил!То навеки запомнят:зол норн приговор».(Песнь о Хлёде, 30, 31.)

Братоубийство в борьбе за власть – предельное выражение распада родовых отношений. Совершившись впервые в «готском эпическом пространстве», оно повторится затем в сакральной округе языческой Уппсалы и, наконец, в усобицах родичей-христиан во вполне реальном, государственно-организованном пространстве Скандинавии «королевских саг». Эпос дает модель этих ситуаций и нравственного отношения к ним, пронизанного глубокими и мощными противоречиями.

Рис. 117. Стилизованный звериный орнамент на серебряной фибуле из Эстра Херрестад, Сконе

Центральный, бургундский цикл, подчинивший себе все другие, могучий ствол общегерманского эпоса о Нибелунгах, представляет собою повествование о жизни и смерти идеального героя, Сигурда. Но при всей идеальности, едва ли не космической значимости подвигов (включающих змееборчество, доступное разве что Тору), Сигурд в конечном счете оказывается в глубоком конфликте с традиционной системой ценностей. Коварно убитый родичами, владелец клада Нифлунгов погиб не в бою, следовательно, ему недоступен нормативный удел героев, пребывающих среди павших в битвах воинов-эйнхериев, в Вальхалле Одина (Петрухин, 1978: 163).

Отдано золото,выкуп немалыйза меня получил ты —сын твой несчастлив,смерть вам обоимвыкуп сулит!Хуже еще —я это знаю—родичей ссоры;конунгам новым,еще не рожденным,они суждены.(Речи Регина, 6, 8.)

Рис. 118. Резное изображение головы животного с кровати из Усеберга. Максимальная ширина 49,4 см

Роковая предопределенность индивидуальных судеб, мотивированная разрушением традиционных родовых устоев, а не только волею норн – прях Нитей Судьбы, – лейтмотив эпоса. В «распрямляющемся времени», выплескивающемся «веком мечей и секир» человеческая ценность определяется способностью мужественно идти навстречу грядущей судьбе, смерти – высшему испытанию героя. Так, преступившие нормы родового права убийцы Сигурда, зная неизбежность расплаты и мрачную направленность собственной судьбы (такой же, в общем-то, какова и судьба асов, и всего мира в этот «век волков»), отправляются на верную смерть к гуннскому конунгу Атли:

Пусть волки наследьеотнимут у Нифлунгов —серые звери, —коль я останусь!Пусть мирные хижиныстанут добычейбелых медведей,коль я не поеду!Простились людис конунгом, плача,когда уезжал ониз гуннского дома;сказал тогда юныйнаследник Хёгни:– Путь свой вершите,как дух вам велит!(Гренландская песнь об Атли, 11, 12.)

Умереть с честью – заслужить orðrómr – высшая человеческая участь:

Мы стойко бились,на трупах враговмы – как орлына сучьях древесных!Со славой умремсегодня иль завтра;никто не избегнетнорн приговора!(Речи Хамдира, 30.)

Героизм мужчины – идеального воина, трактуемого как предельно индивидуализированная (хотя и схематизированная) личность, – уравновешивается и дополняется героизмом эпической женщины, совершающей высшие подвиги в защиту старого, родового права, осуществляющей месть либо побуждающей к ней следующие поколения (Стеблин-Каменский, 1967: 78–81).

Рис. 119. Изображение на камне из Айоны представляет, видимо, ладью викингов

Бургундский цикл (предания о Сигурде, Брюнхильд, Гудрун, Гуннаре, Хёгни и Атли) диктовал идеальные образцы человеческого поведения в мире распадающихся родовых устоев и высвобождения индивидуальных сил, тем не менее подчиненных некой неумолимой логике «гибели мира», перестройки мироздания. Третий, северный цикл эпических преданий представляет собою словно бы равнодействующую между эпически осмысленной исторической реальностью эпохи Великого переселения народов («готский цикл») и нормативной идеализацией этой реальности