и потусторонние миры как в вертикальной, так и в горизонтальной проекции: вершина его поднималась в небеса, а корни расходились в периферийные и подземные миры, населенные хтоническими чудовищами, великанами, мертвецами.

Эти силы, в образе Мирового Змея Ермундганда, ограничивают мир, Heimr, в пространстве, а Мировой Зверь, волк Фенрир, таящийся до поры в одном из миров, когда-то положит предел Вселенной и во времени. Но до тех пор, в постоянно возобновляющемся противоборстве с враждебными чудовищами, в извечной борьбе за сокровища труда, культуры, мудрости, мир богов и людей защищает младшее племя божественных существ – род асов во главе с Одином.

Рис. 107. Матрица для изготовления декоративных накладок из Торсланда, Швеция

Высшие существа скандинавской мифологии обозначались словом goð, с исходным значением «благо» (сохраненным и в русск. – у-год-ный, вы-год-а, по-год-а). Наиболее древнее и устойчивое представление об этом благе выражалось формулой friðr ok ár – «мир и урожай»; имя Freyr, возможно, семантически связано с этой формулой. Среди асов Фрейр – податель урожая, божественный конунг, Дротт – представитель и потомок старшего поколения богов, ванов; он и связанные с ним божества – Ньёрд, богиня-охотница Скади, Фрейя – наделены наиболее архаичными функциями, восходящими к «религиям плодородия» ранних земледельцев.

Тор (þórr – гром), северный громовержец, воинственный и мощный защитник богов и людей от великанов и чудовищ, воплощает стадиально более поздние функции. Первоначально он, видимо, занимал высшее место в северном пантеоне (об этом, в частности, свидетельствует обилие имен на Тор-, типа Торстейн, Торбьерн, Торольв и пр.). В эпоху викингов, однако, этот образ несколько снижается: Тор, как и Локи (негативный двойник Одина, «отрицательный вариант культурного героя»), выступает объектом ритуального осмеяния (Мелетинский, 1973: 152, 154). Эти деформации связаны с кристаллизацией центрального образа скандинавского пантеона, Одина, верховного бога викингов. Óðinn (от óðr – поэзия, вдохновение, исступление, одержимость) – повелитель и создатель всего, что зовется «мудрость» frædi, «искусство» – þróttr, предельное воплощение культурного героя. Ценой тяжкого испытания он овладевает медом-мудростью и тем самым становится создателем всего сущего, главой рода асов, их военным вождем. Во главе полумиллионного воинства (по 800 воинов из 540 дверей Вальхаллы) Один выйдет сразиться с Волком в день Гибели Мира и погибнет. Начало и конец мира, равно как высший миг его существования – овладение медом-мудростью, составляют Судьбу Одина. Вместе с ним ее разделит весь род асов и весь род людской. В мифологическом пласте скандинавской культуры образ Одина – высшее выражение представления о личности и ее судьбе.

Личность конституируется в нормах. Человеческое существование, сама жизнь Мидгарда, воспринимавшегося как отражение, двойник Асгарда, гарантирована лишь при сохранении стойкой связи Асгард – Мидгард. Она обеспечивалась, во‑первых, регулярным воспроизведением мифов – в ритуалах; во‑вторых, обязанностью людей следовать этическим и социальным нормам, сформулированным асами, что позволяло в какой-то мере отождествить людей и асов и распространить на Мидгард эффективность тех действий, которыми асы обороняли Асгард от враждебных сил. Так реализовывалось благо, носителями которого были боги, goð.

Этические нормы излагаются в ряде мифологических песен «Эдды», прежде всего в «Речах Высокого» (Hávamál). Высокий, Равновысокий и Третий – имена Одина, беседующего с легендарным свейским конунгом Гюльви («Младшая Эдда». Видение Гюльви). Таким образом, эти нормы даны в виде прямого обращения верховного аса к людям.

«Речи Высокого», по крайней мере в начальной своей части (строфы 1–95, 103), относятся к древнейшему слою в «Эдде» (Стеблин-Каменский, 1975: 669). Эта часть представляет собою свод житейских правил. Для оценки времени ее формирования показательно практически полное отсутствие указаний на родовые отношения: круг общения ограничен гостем, другом, мужем (-ами), девой (женщиной). Лишь однажды помянута месть, но и то скорее в личном, нежели в родовом контексте:

Злые поступкизлыми зови,мсти за злое немедля.(Речи Высокого, 127.)

Рис. 108. Резьба на повозке из погребения в Усеберге

Родовые отношения, в социальной практике сохранявшие значение вплоть до XII–XIII вв., здесь словно бы вынесены за скобки. Основное внимание уделено нормам личного поведения героя, оказавшегося за пределами родовых связей, в «парцеллизованной» среде, где с любой стороны можно ожидать внезапного враждебного удара:

Прежде чем в домвойдешь, все выходыты осмотри,ты огляди, —ибо как знать,в этом жилищенедругов нет ли.Вытянув шею,орел озираетдревнее море;так смотрит муж,в чуждой толпезащиты не знающий.(Речи Высокого, 1, 62.)

Субъект этих норм в морально-этическом плане индивидуализирован едва ли не так же предельно, как в плане мифологическом – Один:

Пусть невеликтвой дом, но твой он,и ты в нем владыка;кровью исходитсердце у тех,кто просит подачки.Твоей лишь душеведомо то,что в сердце твоем;худшей на светехвори не знаю,чем духа томленье.(Речи Высокого, 37, 95.)

Основные гарантии существования – собственная сила, отвага, оружие, но эти гарантии можно расширить, привлекая к себе друзей:

Муж не долженхотя бы на миготходить от оружья;ибо как знать,когда на путикопье пригодится.Оружье друзьями одежду дари —то тешит их взоры;друзей одаряя,ты дружбу крепишь,коль судьба благосклонна.(Речи Высокого, 38, 41.)

Социальное одиночество преодолимо путем установления новых отношений, с позиций норм «Речей Высокого» приблизительно равноценных родовым:

Щедрые, смелыесчастливы в жизни,заботы не знают;а трус, тот всегдаспасаться готов,как скупец – от подарка.Подарок большойне всюду пригоден,он может быть малым;неполный кувшин,половина краюхимне добыли друга.(Речи Высокого, 48, 52.)

Рис. 109. Статуэтка Тора, Исландия

Отношения félagi, типичные для эпохи викингов, были вполне адекватным отражением этих норм. Родовые связи если и проявляются, то в чрезвычайно стертом, смазанном виде:

Брата убийце,коль встречен он будет,горящему дому,коню слишком резвому, —конь захромает —куда он годится, —всему, что назвал я,верить не надо!(Речи Высокого, 89.)

И лишь в конечной, важнейшей норме, определяющей смысл и ценность прожитой человеком жизни, можно распознать традиционные родовые представления о судьбе рода и человека, о посмертной славе и памяти в цепи поколений:

Гибнут стада,родня умирает,и смертен ты сам;но смерти не ведаетгромкая славадеяний достойных.Гибнут стада,родня умирает,и смертен ты сам;но знаю одно,что вечно бессмертно:умершего слава.(Речи Высокого, 76, 77.)

В этой максиме, собственно, и род отвергается, как и материальные богатства: подлинную ценность представляет только Rómr um dauðan hvern – «молва о каждом умершем», «мертвого слава», orðrómr. Воплощением ее стали не только рунические камни (воздвигаемые, как правило, родичами), но прежде всего – ведущие жанры скальдической поэзии, а в нормативно-идеализированном виде – героический эпос.

«Слава», Rómr – конечный итог и реализация «Судьбы», Heill, героя – прижизненной «удачи, доли, судьбы» индивида. Представление о Судьбе – основополагающий элемент мировоззрения скандинавов эпохи викингов (Гуревич, 1972б: 167). Исключительно разнообразна терминология, относящаяся к этому понятию: Судьба – Дева-Удача, hamingja, fylgja; счастье, доля – gæfa; счастье, удача – heill; участь, доля – auðna; определенный от века закон – örlög. Для большинства из этих понятий существовали бинарные оппозиции: óhamingja – неудача, ógæfa – будущее несчастье, грядущая недоля, а в предельном случае feigð – грядущая смерть.

Рис. 110. Накладка