Шрифт:
Закладка:
Þula (Rigsþula, ср. дошедший лишь в прозаическом изложении Ynglingatal) – песенный перечень предков, эпический счет генерационного времени, где каждая позиция (Имя) в норме развертывается в последовательную систему песен строго определенных жанров, в идеальной совокупности образующих целостный мифоэпический текст:
songr (Grottasöngr), обобщающая судьбу Героя,
ljóð (Hárbarðsljóð, Hyndluljóð), развернуто повествующая об этой судьбе,
qviða (Hymisqviða, Þrymsqviða, Völundarqviða, Helgaqviða, Sigurðarqviða, Guðrúnarqviða, Atlaqviða, Vegtamsqviða, Hlöðsqviða), о центральном эпизоде этой судьбы, возникающем как ответ на
hvöt (Guðrúnarhvöt), подстрекательство, в ходе
senna (Lokasenna), перебранки, в эпической норме – героини, героя-трикстера, в архетипе – Провидицы, и в перебранку эту переходят ее
mál (Hávamál, Vafþrúðnismál, Grímnismál, Alvíssmál, Reginsmál, Fáfnismál, Sigrdrífumál, Atlamál), речи, излагающие в восходящем к провидческому озарении
spá (Völuspá), прорицания, вызванные
draumar (Baldrs draumar) – снами.
Целостность этого текста проступает в виде латентной нормы, последовательно развертывающей медитативное состояние draumar (ср. слав. дрема-ти, англ. dream, нем. Тraum) через экстатическое прорицание spá в пророческие mál, «речи Кассандры», наиболее значимый жанр, вызывающий состояния диалога (senna, hvot) и действия, отображенного в основном спектре собственно «песен» (qviða, lióð, songr).
Рис. 114. Резное украшение корабля из Гостада, Норвегия, IX в.
Ключевым к пониманию этой целостности является, очевидно, терминологическое совмещение наиболее архаичного и информативного из жанров – «тулы» с наименованием носителя этого жанра и этой информации, древнегерманского сказителя, исл. þulr, англосакс. þyle.
Йохан Хейзинга раскрывает функцию «тула» (аналогичную греческому аэду гомеровских времен) как ключевую в организации древнегерманского социума: «Þulr выступает временами то как вещатель литургических формул, то как исполнитель в священном драматическом представлении, то как приносящий жертву, то как колдун… Соответствующий глагол þylja означает произнесение религиозного текста, а также колдовать и бормотать.
Тул – хранитель всех мифологических и поэтических преданий. Это мудрый старец, который знает историю и традиции, чей голос звучит во время торжеств, кто может перечислить родословные героев и знати» (Хёйзинга, 1992: 141).
Фонд и традиция архаической культуры персонифицируются, определяя структуру каждого индивидуального сознания и образуя при этом иерархию таких сознаний. Тул – одна из ключевых позиций этой иерархии, в Именослове родословных, во все времена, начиная с Ветхого и Нового Завета, «свернуты» последующие тексты в их иерархической сопряженности (Лебедев, 1999: 20–23). В древнегерманской культуре тул и вёльва (пророчица), вероятно, изначально находились в состоянии внутрикультурного диалога, и, видимо, неистовые нордические жрицы были лидирующей стороной этого диалога, инициируя эсхатологические речи, в то время как тул (бормотун, ворчун) выполнял консервирующую функцию, в цепи имен связывая богов и героев (вплоть до современников).
В эпоху викингов обе фигуры оттеснены на задний план авторитетным годи, goði, божьим жрецом, каковым в своей усадьбе, собственно, выступает каждый одальбонд, в «херадах» или исландских «фьертунгах» (четвертях) – годи во главе годорда, а на высшей ступени социально-политической иерархии эту функцию верховного жреца принимает на себя конунг.
Тул как исполнитель, а тула – как песенный жанр, интегрирующий весь диапазон, в который развернулись речи, и песни, вызванные к жизни прорицанием вёльвы, позволяют структурировать архаическое древнесеверное знание Edda.
Имманентная структура эпоса, переводящего мифоэпическое время, через цепь предков, в персональную жизнь объекта эддической песни (а затем и скальдики), по существу же – в «игровое действо», выражает в этой структуре главную из древнесеверных «максим» архаической культуры: Rómr um dauðan hvern, «Славу (молву) о каждом из мертвых», и действует, таким образом, в качестве ориентирующего стереотипа, обеспечивая через непрерывность культурных норм – стабильность социума.
8.5. Эпос
Заданная мифической судьбой асов модель поведения получила реализацию в качестве идеальной нормы в следующем за мифом творческом пласте скандинавской духовной культуры – героическом эпосе.
Героические песни «Эдды» группируются в три эпических цикла, переплетающихся и сохранившихся в разной степени завершенности: готско-гуннский (связанный с событиями 375 г.), бургундский (или правильнее, бургундско-готско-гуннский, отразивший гибель бургундского королевства в 435 г., битву на Каталонских полях 451 г.) и северный, основанный на событиях, которые условно можно поместить между 450–550 гг. (в некоторых случаях, возможно, даже 650 г.): гаутско-свейские войны, предания о Вёльсунгах, Скьёльдунгах, Инглингах.
Эпическое время, таким образом, обладает важным качеством, отличающим его от мифологического: оно – исторически конкретно, а потому и неповторимо. Если миф регулярно «возвращается», повторяясь в ритуале, асы совершают свои подвиги и судьбы вне связи со временем человеческих поколений, то эпическое время «было», в фиксированном отдаленном прошлом. Это прошлое увязывается, с одной стороны, с настоящим (с действительностью эпохи викингов), а с другой стороны – с мифологическим временем (асами) с помощью генеалогических перечней, куда так или иначе оказываются включенными в норме все эпические герои и где они выступают потомками асов и предками конунгов IX–X вв.
Правда, связь эта – сугубо формальна. По существу своему эпическое время дискретно и неподвижно. Это некая начальная точка отсчета векторного времени, идеальное время предков, совершивших неповторимые подвиги и оставивших потомкам высшие эталоны человеческого поведения. Во всех случаях, когда эпические персонажи действуют (а не являются просто звеном в генеалогической цепи), они воспринимаются как современники друг друга. Эпическое время внутренне едино, за пределами жизни героя сказания последовательность событий не имеет значения: это события не исторические, а эпические.
Рис. 115. Рунический камень из Спарлёса, Вестеръётланд. Фигуры частично выполнены в очень редкой для периода викингов технике низкого рельефа. Дом, изображенный на вершине камня, представляет тот же тип, что встречается на монетах из Бирки. Около 800 г.
Также, с одной стороны, конкретно, физически (географически) вполне реально, а с другой – условно, сакрально эпическое пространство. Мир северных сказаний простирался от Уппсалы на севере до границы Римской империи на юге, от Рейна на западе до Дона на востоке. Он насыщен географическими приметами (названия рек, местностей, областей и стран) (Стеблин-Каменский, 1975: 682–706). В эпосе каждый слушатель песен знал, где примерно находится эпическая Земля готов – Рейдготаланд, отделенная пограничным лесом Мюрквид, реками Данном и Даном (Днепром, Доном – Дунаем) с «речными селеньями» Архейм от Земли гуннов – Хуналанд, а с другой стороны примыкающая к знакомым островам и фьордам Балтики и Северного моря. «Скандинавский элемент», составляющий периферию хорографии эпоса, связан с важнейшими культовыми местами, центральными святилищами, такими как Уппсала, Лейре, Еллинг (Ялангрсхейд). Фраккланд, Валланд и другие земли могли быть окрестностью действия:
Лежат по всем странамнити судьбы.(Речи Регина, 14.)Аксиологически выделенные рубежи – «поля Гнитахейд», «лес Мюрквид», «горы Ессур» – локализуются в Средней и прежде всего в Восточной Европе. Северное Причерноморье, где германцы соприкоснулись с греко-римским миром, дотянулись до источников «вальского золота» и получили представление о великолепии и мощи восточноримского императора (Кьяра, кесаря), освоили письменность (магический дар Одина!), познакомились с основами христианства и,
