20.)

Именно так Эгиль, оказавшийся в Англии в распоряжении своего лютого врага конунга Эйрика (изгнанного из Норвегии: заклятие подействовало!) и вынужденный ради спасения жизни сложить драпу в честь конунга, должен был учитывать, что в памяти дружинников Эйрика свежи все перипетии недавней битвы со скоттами, описание которой кажется нам стереотипным. Между тем панораму сражения можно было открыть яростным натиском воинов во главе с конунгом только в том случае, если так оно было в действительности:

Воины станомстали чеканным,сети из сталиостры вязали.Гневалось в пенеполе тюленье,блистали раны,что стяги бранны.Был как прибойбулатный бой,и с круч мечейжурчал ручей.Гремел кругомкровавый гром,но твой шеломшел напролом.(Поэзия скальдов, 1979: 11–12. Выкуп головы, 5, 4.)

И завершить сцены битвы описанием перестрелки из луков можно было лишь если воспеваемое сражение Эйрика в самом деле завершалось таким стрелковым противоборством:

Буй-дева сновадлить бой готова.Звенят подковыконя морского.Жала из сталижадно ристали,со струн летелиястребы к цели.Птиц колких силапокой пронзила.Напряг лук жилу,ждет волк поживу.Как навь не бьется,князь не сдается.В дугу лук гнется,стальной гул вьется.Князь туг лук брал,пчел рой в бой слал.Эйрик скликалволков на свал.(Поэзия скальдов, 1979: 13–14. Выкуп головы, 13–15.)

Лишь выполнив эти требования, выразив конкретику битвы, скальд мог позволить себе переход к эпически-общим местам с использованием общедоступных мифологических образов.

И ворон в очибил выти волчьей,шла Хель меж пашенорлиных брашен.Летали вранына тел курганы,кои попраныкольями раны.Волк в рану впился,и ал вал взвился,несытой пастидостало сласти.Гьяльпин конь скакалего глад пропал.Эйрик скликалволков на свал.(Поэзия скальдов, 1979: 13. Выкуп головы, 10–12.)

Дружинно-княжеская среда была наиболее авторитетным, но не единственным заказчиком, определявшим ход развития скальдической поэзии. Социальный адрес скальдики не исчерпывался королевской усадьбой и ее пиршественным залом.

Обращает на себя внимание обилие и детальность кеннингов, связанных с образом корабля, для которых «скальды применяли подчас такую детализированную техническую терминологию, что разобраться в ней было бы невозможно без специального исследования древнеисландских морских терминов» (Стеблин-Каменский, 1978: 44). Корабль наряду с образом героизированного мужчины (и женщины) – один из центральных элементов скальдического мира. Эта роль его позволяет связать изобразительный язык скальдики с образным строем готландских стел, где корабль становится центром композиций в VIII в. В эпоху викингов корабль – место организации особого, качественно нового уровня социальных связей, не тождественных ни старым родовым ячейкам, ни формирующейся военно-феодальной иерархии, но полностью равноценных дружине викингов. Судя по сохранившимся в сагах биографиям скальдов, создатели дружинной поэзии теснее всего были связаны именно с викингами как особой общественной средой.

Поэтому в скальдике актуализируются не только деяния конунгов и их дружин: актуализируется, переводится из сферы мифопоэтических пространственно-временных отношений в сферу современной реальности и обретает вполне самостоятельную поэтическую ценность вся окружающая действительность, включая живых людей, и прежде всего – самого скальда. Мифоэпические нормы непосредственно проецируются в мир человеческой личности. Происходит не только актуализация, но и, так сказать, персонификация идеальных норм. Они становятся критерием оценки не только аса, эпического героя, конунга, но и любого включенного в эту систему ценностей человека.

Отсюда, в частности, те содержательные противоречия, которые заключаются в кеннингах типа:

bryniu meiðr blauðr «брани-древо трусливое» (в смысле «трусливый человек»)

auðrunnr aumr «богатства-куст бедный» («бедный человек»)

hodda beidir applaus «сокровищ-собиратель несчастливый» («несчастливый человек»)

Индивидуализация кеннинга расходится с реальными обстоятельствами и характеристиками персонажа. Это, однако, не смущает ни автора, ни адресата-заказчика, так как достигается главная цель: включение индивидуальной характеристики в общепоэтическую систему, а главным в этой системе, ее собственно содержанием (не в плане информативной нагрузки, а как способ включения данного явления в структуру духовных ценностей) была сама скальдическая форма (Стеблин-Каменский, 1958: 188).

Именно универсальность скальдики как способа приобщения широкого круга людей и явлений к миру высших духовных ценностей обусловила подлинную народность скальдического искусства (при всей его формальной изощренности). Ценность и значимость сложной поэтической формы, как показал один из лучших переводчиков поэзии скальдов на русский язык С. В. Петров, вовсе не чужда фольклору других народов. Этот вывод подтверждается тем обстоятельством, что одическая поэзия, хвалебные песни не были жанром, господствующим у скальдов: «Имеется гораздо больше вис, сложенных совсем по иным поводам – боевая схватка скальда с врагами, поединок скальда (маленькие оды самому себе, своей доблести и ратному уменью), встреча с другом, с женщиной, благодарность за угощение, за приют, хула на противника (перечень ситуаций, очень близкий «Речам Высокого». – Г. Л.)… Именно тематическая конкретность, фактографичность таких вис и делала их народными… речь шла о подлинных людях… о подлинных событиях в точных координатах времени и места (курсив мой. – Г. Л.)» (Петров, 1973: 180). Скальдика – качественная ступень в движении сознания от мифического времени-пространства через эпическое к реальному, от аса через героя – к живой человеческой личности.

Это движение, видимо, было возможно только в условиях распада одних общественных структур и формирования новых. Длительность и насыщенность этого перехода в Скандинавии обусловлены резким расширением внешних контактов, изобилием новых ресурсов и стимулов извне. Они аккумулировались прежде всего в специфической, конституировавшей себя как особый социум, дружинно-викингской среде. При ее переходном, промежуточном социальном характере, в жизни конкретного человека (скажем, того же скальда, проводившего в викинге долгие годы, а нередко и заканчивавшего там свой жизненный путь) она существовала как устойчивая общность со своими ценностными нормами и формами культуры. Длительность всех этих переходных процессов сама по себе была условием, сделавшим возможной кристаллизацию новых духовных ценностей в устойчивых, а в силу этой устойчивости кажущихся уникальными, формах. Немаловажное значение для их дальнейшего сохранения имела, конечно, и социальная специфика Исландии.

Другие общества, где подобный переход проходил более динамично, не сохранили диалогичных культурных явлений. Личность, вышедшая из сети родоплеменных отношений, сравнительно быстро включалась в иные виды жестких социальных связей – сословных, корпоративных, религиозных, подчинявших ее групповым морально-политическим и социально-психологическим стереотипам (Гуревич, 1972б: 271). Эпоха викингов создала особые формы социальных связей; незавершенность делала их более гибкими, но, в силу общественного значения движения викингов, на определенном этапе развития созданные им культурные нормы стали духовной доминантой своего времени, а в определенной мере и важным рубежом в общечеловеческом культурно-историческом процессе.

Уравнивая актуальные человеческие ценности с мифоэпическими, скальдика сделала возможным постепенное смещение аксиологического акцента в сторону реальной человеческой личности. От фиксации авторства скальда как посредника между реальной жизнью и реальностью мифа и эпоса – к фиксации жизненных обстоятельств этого скальда и, наконец, к фиксации его внутреннего мира. Проблески интереса к интимным человеческим переживаниям заметны уже в эддическом эпосе, даже в синхронных формам этого эпоса редакциях эддического мифа:

– что сыну Одинповедал, когдасын лежал на костре?(Речи Вафтруднира, 54.)Ночь длинна,две ночи длиннее,как вытерплю три!Часто казался мнемесяц короче,чем ночи предбрачные(Поездка Скирнира, 42.)

В скальдике субъективный элемент становится основой самостоятельного жанра, который называют lausar vísur – «отдельные