– Даг-сахиб, если ты не можешь хранить верность собственным убеждениям, как я могу считать, что ты верен мне?

– Тогда хотя бы позволь мне провести с тобой этот вечер. Ведь мы больше не увидимся… целый месяц!

Месяц?! От этого слова внутри у него все взбунтовалось. Нет, это невыносимо!

– Сегодня вечером не получится, – ответила Саида-бай деловым тоном, вспомнив о своих планах.

– Тогда я не поеду! – воскликнул Ман. – Я не могу! Как я могу?! И мы еще не спросили разрешения у Рашида.

– Рашид будет глубоко почтен твоим визитом. Он уважает Махеша Капура – как умелого лесоруба, разумеется, – и, конечно, уважает тебя как каллиграфа.

– Мы должны сегодня увидеться, – не унимался Ман. – Должны! При чем тут лесорубы, не пойму? – Он нахмурился.

Саида-бай вздохнула:

– Как ты знаешь, рубить баньян очень трудно, особенно такой, который ушел корнями глубоко в землю нашего края. Но я слышу, как нетерпеливый топор твоего отца разделывается с последними стволами. Скоро баньян выкорчуют. Змеи с шипением начнут выползать из-под его корней, термитов сожгут вместе с трухлявой древесиной. Но как быть птицам и обезьянкам, что пели и верещали в его ветвях? Ответь мне, Даг-сахиб. Таково наше нынешнее положение. – Заметив, что Ман совсем поник, она добавила со вздохом: – Приходи сегодня в час ночи. Я велю привратнику принять шахиншаха со всеми почестями.

Ман почувствовал, что она над ним потешается. Но мысль о встрече с любимой мгновенно подняла ему настроение, пусть та и хотела таким образом лишь подсластить горькую пилюлю.

– Конечно, я ничего не могу обещать. Если привратник скажет, что я сплю, не вздумай скандалить и будить соседей.

Тут уж вздохнул Ман:

Как плакать Миру ночью, леди,

когда с утра вставать соседям?

Впрочем, все сложилось как нельзя лучше. Абдур Рашид согласился взять Мана с собой и давать ему уроки урду. Махеш Капур, опасавшийся, что сын останется в Брахмпуре вопреки его воле, даже обрадовался, что тот не едет в Варанаси, ибо ему было известно то, чего не знал Ман: дела магазина тканей в отсутствие владельца идут просто прекрасно. Госпожа Капур, хоть и скучала по сыну, радовалась, что тот окажется под присмотром строгого и непьющего учителя и наконец уедет подальше от «этой». Ман получил свой утешительный приз в виде последней ночи любви с Саидой-бай. А Саида-бай, когда настало утро, облегченно (хотя и не без доли печали) выдохнула.

Несколько часов спустя угрюмый Ман, сокрушаясь, что отец и возлюбленная так ловко его сплавили, встретился с Рашидом. Тот мечтал лишь об одном: поскорее выбраться из людного и шумного Брахмпура на свежий воздух. Вместе они сели на поезд, который мучительно медленно, с частыми остановками повез их в сторону Рудхии и родной деревни Рашида.

6.25

До отъезда Рашида Тасним даже не отдавала себе отчета, насколько ей нравятся уроки арабского. Все остальные ее занятия были связаны с ведением хозяйства и не открывали окон в большой мир. А серьезный молодой учитель, который придавал большое значение грамматике и отказывался мириться со склонностью Тасним сбегать от любых трудностей, сумел показать, что ее талантам можно найти и другое, неожиданное применение. Она восхищалась и самим учителем, ведь он прокладывал себе путь в этом мире самостоятельно, без какой-либо поддержки семьи. И когда он отказался идти к ее сестре, потому что они разбирали отрывок из Корана, Тасним прониклась еще большим уважением к его твердым принципам.

Впрочем, восхищалась она молча. Рашид не позволял себе ни намека на флирт: он был ее учителем, и только. Ни разу его рука, переворачивая страницу, не коснулась невзначай ее руки. Тот факт, что этого так и не произошло за несколько недель ее учебы, говорил о его сознательном и методичном избегании подобных оплошностей, ведь иначе они должны были хоть раз, пусть ненароком, прикоснуться друг к другу.

Теперь он покидал Брахмпур на целый месяц, и Тасним обнаружила, что ей грустно – куда грустней, чем могло бы быть: подумаешь, пропустит несколько уроков арабского! Исхак Хан, почувствовав ее печаль – и сообразив, в чем может быть причина, – попытался ее подбодрить:

– Слушайте, Тасним…

– Да, Исхак-бхай? – с легкой прохладцей в голосе отозвалась Тасним.

– Ну что ты все «бхай» да «бхай»?.. – сказал Исхак.

Она промолчала.

– Ладно, зовите меня братом, раз вам так хочется, – только перестаньте хандрить, пожалуйста.

– Не могу. Мне грустно, и все тут.

– Бедняжка Тасним! Да он же вернется, – сказал Исхак, стараясь не выдать своей досады.

– Я думаю не о нем! – выпалила Тасним. – Я расстраиваюсь, что мне теперь нечем заняться, кроме как читать глупые книжки да крошить овощи. Ничему полезному не научусь…

– Вы попробуйте не учиться, а учить, – предложил Исхак жизнерадостно.

– Учить?

– Научите Мийю Миттху говорить, например. Первые месяцы жизни попугая – самые важные в этом деле.

Тасним немного повеселела, но потом сказала:

– Апа присвоила моего попугая. Клетка всегда стоит в ее комнате и очень редко – в моей. – Она вздохнула. – Похоже, – добавила она едва слышно, – все, что было мое, рано или поздно становится ее.

– Давайте я его принесу! – галантно предложил Исхак.

– Ой, не надо! У вас руки болят…

– Да бросьте! Не такой уж я и калека.

– Я видела, как вы морщитесь на репетициях, – вам же наверняка очень больно!

– Ну и что с того? – пожал плечами Исхак Хан. – Я все равно должен играть и репетировать.

– Почему вы не покажетесь врачу?

– Да все само пройдет.

– Вреда не будет, если врач посмотрит.

– Ладно, – с улыбкой ответил Исхак. – Раз вы так просите, я схожу.

В последнее время Исхак, аккомпанируя Саиде-бай, с трудом сдерживал крик. Боль в запястьях усиливалась. Странно, что болели обе руки, ведь они выполняли совершенно разные функции и движения: одна работала смычком, а другая зажимала струны.

Все это очень его тревожило, ведь он был единственным кормильцем в семье и содержал младших братьев. Что же до перевода зятя в Брахмпур, то Исхак Хан боялся встречаться с директором радиостанции – тот наверняка слышал о скандале в столовой и вряд ли был хорошего мнения об Исхаке, особенно если устад лично поведал ему эту историю и выразил свое недовольство.

Исхак Хан вспомнил слова отца: «Играй по меньшей мере четыре часа в день. Конторские служащие целыми днями бумагу марают, а ты и столько не хочешь играть – так-то ты уважаешь свое искусство?» Порой отец брал его за левую руку – прямо посреди разговора – и