Шрифт:
Закладка:
– А чего у вас есть осмотреть? – допрашивал я… – Какие достопримечательности?
– Чего осмотреть… Нечего! Так разве погуляйте над Двиной… а не то в бору…
И я послушался и пошел гулять над Двиной…
С высокого берега расстилалась болотистая равнина, поросшая сосновым и березовым лесом, который весь уже пожелтел. Кругом городка были тоже низменности, болота и тот же однообразный скучный лес.
Я прошел весь городок вдоль и поперек. Везде пусто, точно вымерло. На всем лежит какая-то тоска, безмолвие. Длинные пруды или озерки полны свинцовой, мрачной водой. С неба сеется мелкий дождик, моросит, и низкие тяжелые облака бегут по окрестностям, то закрывая их, то снова открывая какие-то кусочки скучных, жалких лесов.
«Точно могила, покрытая серым изорванным саваном!» – подумал я невольно.
Нет! Не в этой могиле заживо гнить чудной, крепкой девушке, полной энергии, полной чистых, живучих сил. О! Лена! Дорогая Лена, ты будешь работать, будешь принадлежать всецело борьбе с «темным делом» и… будешь моей!
В последнем я робко признался даже самому себе…
Я вернулся к шести часам. Было уже темно. В воздухе сильно похолодело и прояснело.
Хозяева рассказывали мне о монастырских порядках. Я узнал многое, мелочное, скаредное… И ужас напал на меня при одной мысли, что среди этой мелкой, заскорузлой жизни погребет себя моя дорогая девушка!
СIII
Когда я на другой день вошел на монастырский двор, то меня поразили необыкновенное движение в нем и какая-то торжественность.
В самых воротах были мужички и бабы, которые стояли или сидели группами.
По двору проходила та монахиня, которая вчера провожала меня к Лене. Мне сказали хозяева, что ее звали «мать Агапия», что она всегда встречает и провожает приходящих. Я подошел к ней, спросил, что у них за торжество и могу ли я видеть Лену.
– А приехал архимандрит из Архангельска, отец Савватий… Ну! Обедню служит… а сестрица ваша теперь у обедни будут. – Она еще хотела что-то прибавить, но вдруг замолчала и резко спросила: – Разве к обедне не пойдете?
– Пойду! – сказал я и отправился к обедне.
Маленькая старинная церковь была почти полна народом. Я пробрался поближе к клиросу и встал около толстой колонны, на которой лежал свод.
Облака удушливого ладанного дыма носились по церкви. Пасмурный день тускло светил сквозь крохотные слюдяные оконца. Монахини пели заунывными тихими голосами, чередуясь с хором певчих.
Мне казалось, что кого-то отпевают, что там, в середине церкви, непременно стоит гроб. Я старался разглядеть его, поднимался на цыпочки и не мог.
Мимо меня прошла тихой поступью, точно проплыла, мать Агапия. Я остановил ее.
– Не могу ли я увидать… сестру? Мне надо сказать ей два слова.
– После обедни… Ужо!.. А теперь нельзя… – И она прошла мимо, к алтарю, неся в руке целый пучок тоненьких свечей желтого воску.
Я стал ждать терпеливо… Но какая-то тоска постоянно сдавливала сердце…
Вышел архимандрит, сверкая драгоценными камнями, которыми убрана была его митра.
Это был седой старичок, с добродушным лицом и румяными щеками.
Он тихо, торжественно произносил благословения и крестил народ длинными свечами в серебряных подсвечниках.
СIV
Обедня кончилась. Монахини плавно вышли и установились перед Царскими дверями. Они пропели довольно стройно какой-то канон Богородице и затем так же плавно отправились опять на клирос.
Я старался заглянуть за перегородку, отделявшую меня от высокого клироса, в надежде увидеть Лену, но ничего не мог видеть.
Народ начал расходиться. Почувствовалась та свобода, которая всегда наступает с окончанием службы. Вдруг около Царских дверей началось какое-то движение. Несколько монахинь перешептывались с дьяконом. Наконец Царские двери снова отворились и вышел опять архимандрит, а с того клироса, около которого я стоял, две монахини вывели какую-то женщину под черным покрывалом.
Они тихо подошли к архимандриту.
– Почто еси, сестра, притекаеши сюда? – тихо и вразумительно спросил архимандрит.
– Хочу Богу единому служити… – заговорил негромкий, но твердый, знакомый голос из-под черного покрывала, и сердце во мне замерло.
– Лена! – хотел закричать я, но голос оборвался, голова закружилась, и я почувствовал, что теряю сознание.
В полузабытьи, не помня себя, я опустился на колени и прислонился головой к толстой колонне.
Все во мне как-то сжалось… погрузилось в потемки. Какой-то бред, сон охватил мою голову.
Мне казалось, что няня Лены, Мавра Семеновна, покрытая черным покрывалом, стоит надо мной и тихо качает меня на волнах синего ладанного дыма…
Я очнулся от внезапного резкого стука. Я пришел в себя и увидал, что Лена стоит на коленях перед архимандритом и подает ему ножницы.
Черный покров был снят с нее, волосы распущены…
Я помню ее бледное исхудалое лицо, ее восторженно приподнятые кверху глаза, ее полураскрытые губы…
Архимандрит взял ножницы из рук ее и бросил на пол. Раздался опять тот же резкий, металлический звук, который вывел меня из забытья.
– Возьми ножницы и подаждь ми я! – проговорил сурово архимандрит.
Она нагнулась, подняла и протянула ему ножницы. Он снова бросил их на каменный пол и повторил свое приказание.
Когда она снова подняла, подала их и смиренно нагнула голову, архимандрит подошел к ней, нагнулся и начал крестообразно выстригать ей верхушку головы, приговаривая при этом торжественно:
– Сестра наша Елена постригает власы главы своя во имя Отца, Сына и Святого Духа, рцем о ней: Господи, помилуй!
Звучными заунывными голосами монахини запели:
