Меня встретила привратница и строго допросила, зачем я и кого мне нужно?

– Послушницу… что приехала сюда из П. две недели тому назад со старушкой нянюшкой, Елену Александровну Лазаревскую…

Она посмотрела на меня с недоумением. В это время по монастырскому двору проходила монахиня. Привратница закричала ей:

– Сестра, а сестра… – Она выговаривала «сицра» и вместо «ч» говорила «ц». – Покось сюды, вот целовек спрашивает цего-то…

Сестра подошла, расспросила и так же посмотрела на меня с недоумением.

– Надо к матушке игуменье идти, – сказала – она… Пойти, нешто, сходить?.. Вы, что ли, сродственник будете?

– Брат я… брат ей!.. – И голос у меня задрожал.

Сестра отправилась. Привратница что-то говорила мне, но я не понимал ее.

Я машинально смотрел на двор, заросший травой, на угрюмые, низенькие монастырские здания, маленькие окошечки, со слюдой и с решетками, точно тюремные. Везде контрфорсы. Стены с бойницами… Крепость и тюрьма!..

Время угрюмо тянулось. Прошло более получаса.

На колокольне тихо, заунывно заблаговестили, точно по покойнику.

Наконец из того низенького крыльца, куда ушла монахиня, показались разом две и медленно, переваливаясь и разговаривая, шли к нам.

– Ну что? – вскричал я с нетерпением, бросаясь к ним.

– Да ничего! Благословила пустить… Пойдемте.

И мы пошли по деревянной настилке вдоль чисто выбеленной стены, мимо крылечек и крохотных окошечек.

ХСVIII

Мы прошли под какими-то сводами, поднялись по широкой, деревянной, покривившейся лестнице и вошли в низенький коридорчик. В нем было душно, сыро, пахло плесенью. В одной стене его было много дверей, с образками наверху, и перед одной из них, широкой, низенькой, мы остановились. Монахиня постучалась и проговорила нараспев:

– Господи! Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас.

– Войдите! – сказал изнутри слабый голос.

Двери отворились. На порога стояла Лена…

Нет! Это была не она, это была только тень Лены… Что-то прозрачное, исхудалое, испитое, бледное, в широком балахоне из черного шумящего коленкора.

Сердце у меня сжалось и упало при взгляде на нее.

Монахини молча поклонились и затворили за нами двери. Мы остались одни.

Краска залила ей лицо, и вслед за этим она снова страшно побледнела.

Со слезами радости я бросился к ней.

Она с ужасом отступила от меня, протянула вперед руки и проговорила глухим умоляющим голосом:

– Не тронь меня!.. Не тронь меня!.. Не прикасайся!..

– Лена! – вскричал я. – Дорогая моя!.. Неужели ты мне чужая?! Сестра души моей!..

– Я теперь всем чужая… И тебе так же…

– Ты постриглась!.. – вскричал я в ужасе и чувствовал, как сердце во мне останавливалось.

– Нет еще… Я еще не отреклась от мира… перед Господом… но отреклась в душе моей.

– Лена! Лена! – вскричал я и вдруг упал перед ней на колени. – Не убивай себя… Не погребай себя заживо… Ты должна, обязана жить… – Я чувствовал, как слезы подступали у меня к горлу.

– И я буду жить, только не в этом мире…

– Нет! Ты должна жить здесь… Между живыми людьми… Бог ждет от тебя помощи… а не эгоизма… Лена!! Мир гадок, но должно работать… чтобы он исправился… Должно трудиться…

– И я буду трудиться и надеюсь, что мои труды будут полезны миру… Господь поможет мне. – И она перекрестилась…

– Лена! Лена!.. Мне страшно подумать, что я… я тебя довел до этого… Что мои безумные увлечения оттолкнули, отравили твою глубокую, чистую привязанность ко мне и к этой жизни… Лена!.. Родная, дорогая моя… Прости мне… Прости мне… милосердая сестра моя!!

Я склонился к ее ногам, я обхватил эти ноги и зарыдал истерически.

Все волнение, весь устаток длинного пути, вся боль души разразились этими слезами.

ХСIХ

– Володя! – вскричала она, отстраняя меня. – Володя! Господи!.. Встань, я тебя прошу… Я тебя давно простила… Давно…

Силы оставляли меня… Я чувствовал, как пол качался под моей головой и как тяжелый туман заволакивал эту голову…

Я очнулся от холодной воды, которой она смачивала мне лоб и виски… Я поднялся шатаясь с пола и сел на стул.

– Выпей воды, Володя… успокойся…

– Лена! – сказал я, выпив воды, дрожащим, прерывающимся голосом… – Я прямо из Севастополя… летел сюда сломя голову… Чтобы только застать тебя… не принадлежащею монастырю… Лена! Всю дорогу я мечтал, обдумывал, как мы будем вместе… общими силами, рука в руку, бороться против страшного, «темного дела», которое тяготеет над несчастной Россией, над целым миром… Лена! Оглянись кругом, посмотри на нашу жизнь. Что это?! Это какой-то ад кромешный… Кругом нас рабы, которых мы давим… Припомни, Лена… как ты, первая ты, разбудила во мне это человечное чувство отвращения от крепостного права… Это было там, давно, на Кавказе, в крепости…

– Да! Я это смутно вспоминаю, – сказала она и кивнула головой.

– Лена! Посмотри, где нет мзды, взятки в земле русской… и много ли в ней творится чего не во имя взятки?.. Все заражено… Ты это сама испытала, сама решила… помнишь, по делу убийства моей бедной мамы…

Она слушала меня внимательно, с нервным напряжением и перебирая четки, которые были навернуты на ее правой руке…

– Лена! Но что же взятка?! Взятка ничто перед тем постоянным захватом, которым мы все живем, захватом в пользу нас и семей наших… Мы все алчные, ненасытные себялюбцы… Нам дела нет до других, только бы нам, нам было хорошо, комфортно…

Она что-то хотела сказать, возразить, но удержалась, и я снова продолжал:

– Мы живем впотьмах, Лена! Дорогая моя, мы живем и не знаем, как