Я был в Петербурге в то самое февральское утро, когда совершенно неожиданно для всех разнеслась тяжелая весть о смерти покойного государя Николая Павловича. Никто не думал, чтобы припадок гриппа мог унести в могилу эту крепкую, здоровую натуру. Для городского общества, да и для всей России эта весть была громовым ударом.

Мы так долго привыкали жить на помочах, под строгой ферулой и чужой заботой, что смена прежней системы казалась нам чем-то ужасным, потрясающим своею неожиданностью и неподготовленностью. Что будет с Россией?! Вот тяжелый вопрос, который носился тогда в обществе!

Людей, европейски образованных и развитых было тогда весьма немного… Но и эти немногие с недоумением и страхом смотрели в грядущее…

В это время в Петербург привлекло меня желание привести скорее к осуществлению мысль Миллинова. В К. я уже подобрал несколько лиц и составил довольно большой и тесный кружок. Один из влиятельных членов этого кружка, Павел Михайлович Самбунов, убедил меня ехать в Питер.

– Там, голубчик, – сказал он, – вы между образованною молодежью скорее найдете то, что нам нужно – людей гуманных и добросердечных – да кроме того, познакомитесь и с людьми влиятельными, которые нам крайне необходимы.

По приезде в Петербург я навестил некоторых старинных знакомых моей семьи и заехал к отцу, которого не видал с тех самых пор, как был сослан на Кавказ.

Я нашел его весьма постаревшим, и он первый сообщил мне о внезапной болезни Государя. Прощаясь со мной, он сказал:

– Не хочешь ли отобедать вместе с нами? У нас назначен 17 февраля обед в дворянском собрании. Это очередной обед нашего дворянства.

– Как же я буду участвовать в нем, – удивился я, – когда я не принадлежу к дворянам С. – Петербургской губернии – и не живу здесь?!

– Это ничего!.. Ты будешь участвовать как сын и наследник дворянина С. – Петербургской губернии.

– А в котором часу будет обед?

– Ровно в шесть.

– Хорошо! Если будет время, то приеду.

И я подумал, что этот обед – прекрасный случай для моего дела. Я здесь сразу увижу всю noblesses[68] столицы и в интимных послеобеденных разговорах, может быть, многое узнаю и воспользуюсь.

Без четверти шесть я отправился в дворянское собрание. Мой отец был уже там. Он был сумрачен, озабочен – и прямо пошел ко мне навстречу.

– Ты слышал?!

– Что такое?

– Государь скончался!.. Может быть, обеда не будет. Какой сильный удар России!..

Признаюсь, эта весть меня жестоко поразила.

Отец, не выпуская моей руки, отвел меня в амбразуру окна и сказал шепотом:

– Он умер, как подобает умереть Царю России. En vrais gentilhome[69] и православным христианином… Рыцарем жил и рыцарем умер!..

И он совершенно неожиданно всхлипнул и, порывисто выдернув платок, закрыл глаза.

Я в первый раз в жизни увидал его плачущим. Но он почти тотчас же оправился и чуть слышным шепотом проговорил мне:

– Говорят, что Мандль, который его пользовал, не смел ослушаться его приказания…

И он сообщил мне тот странный и невероятный слух, который тогда носился в городе…

– Его сломила последняя война. Эту крепкую рыцарскую душу! Он не мог перенести унижения России. Тяжелый долголетний обман наконец открылся. Везде открылись страшные промахи и прорехи. Все направление было ошибочно… Слишком тридцать лет славного, могущественного царствования – и вдруг… такой удар!.. Такой погром!.. Это ужасно!! Ужасно!! Говорят, он позвал наследника. «Будь здесь! – приказал. – И учись, как должен умирать Русский Царь!!»

И он снова закрылся платком и заплакал.

II

Между тем большая зала наполнилась созванными на обед. Везде образовались кружки, группы, и все говорили шепотом. У всех на лицах был испуг и недоумение. Многие плакали, и я не видал ни одного радостного, торжествующего лица.

Большая часть приезжих проходила на хоры, так как там были накрыты обеденные столы.

Прошло около получаса. Все печально бродили вокруг столов. Углы скатертей были подняты и накинуты на приборы, в знак траурного события.

Князь В., толстый и веселый гастроном, ходил прихрамывая, опираясь на палку и ворчал вслух:

– Что же это за порядок?! Собрали всех и надули!.. Чего же мы ждем?! Или садись, или расходись… Ведь этак весь обед испортишь. Я просто голоден как собака.

И он подхватил какого-то седого старичка в дворянском мундире, со звездой.

– Петр Петрович! Давай сядем!.. Чего ждать?

Но Петр Петрович уклонился, отговорился и улизнул.

Граф напал на другого.

– Семен Никитич! Сядем!..

– Неловко!.. – проговорил Семен Никитич. – Ну а вдруг заедет Александр Христофорович?.. А мы здесь того… пиршествуем… при таковых обстоятельствах… Нехорошо!..

И князь В. проходил дальше и подхватывал третьего и четвертого и все вербовал в охотники начинать. И только что я успел сказать два-три слова с одним моим знакомым, как смотрю – князь уж заседает за угловым столом и подле него сидят трое или четверо.

И не прошло и трех минут, как к ним быстро начали приставать другие. Сделалось общее движение, и все, точно мухи, посыпались к столам и начали садиться как попало – тихо и уныло, молча или разговаривая вполголоса. Все, очевидно, проголодались.

«Вот! – подумал я. – Чем и как надо убеждать нашу публику. Голод не тетка, и никакой Александр Христофорович ему не страшен».

Я тоже сел подле одного моего знакомого.

Когда была съедена уха из стерлядей с расстегаями – многие начали оглядываться, но никто не решался спросить или налить вина. Между тем на столе стоял строй бутылок.

Наконец один толстый господин, с красным носом, в потертом дворянском мундирчике, протянул руку, взял бутылку