Шрифт:
Закладка:
В ее глазах, до сих пор безучастных, сверкнул огонек, она встрепенулась и схватила мена за руку…
– Правда! Правда! Володя!.. Эта жизнь страшна!.. Невыносима!.. Но что же?..
– Постой, дорогая моя!.. Среди этой гнусной, беззаботной жизни… мы воспитали, вскормили одно племя, для которого корысть и хищение – родная стихия… Это племя иуды… которое некогда, за 18 веков, убило «Любовь человеческую»… Оно сильно рассчетом, Лена… Оно страшно своим бесчеловечным стяжаньем… Оно знает, как оно живет, потому что оно живет не на авось, не на фу-фу… а по цифрам… Припомни, родная моя, что я тебе рассказывал о жидовском балагане в Б…
Она опять кивнула головой.
С
– И вот, Лена, я мечтал и мечтаю теперь идти вместе с тобой против этой страшной волны «темного дела», которая готова залить, поглотить нас…
Она грустно покачала головой и прошептала:
– Это мечта… Это невозможно!
– Возможно, дорогая моя, только бы были у нас силы.
– Таких сил нет, Володя!.. Это сверх человеческих сил…
– Терпением, трудом… упорным, с любовью… мы положим начало, наши внуки, правнуки докончат… Мы начнем с малого, Лена… Мы составим маленький, крохотный кружок… лиц единомыслящих, сочувствующих и будем сеять доброе семя… проповедовать, убеждать…
Она засмеялась громким смехом, и в этом смехе слышались слезы.
– Ах! Володя, – всплеснула она руками. – Ты до сих пор мечтатель, энтузиаст и, верно, таким останешься…
– Это не фантазия, Лена… Другого средства, другого спасения нет…
– Нет спасения! Да! – вдруг строго произнесла она. – Это правда!.. Это страшная правда!.. Нет спасения!.. Земное должно совершиться… Страшное «темное дело», как ты его называешь, погубит все… Останутся только немногие, избранные… и все погибнет в огне очищения…
В ее глазах сверкнул дикий огонек. Она протянула с убеждением руку вперед. В ее словах звучало оно – это убеждение… В них было что-то пророческое…
– Лена! – вскричал я. – Неужели он, твой Бог, Бог мира, любви… допустит это…
Она молча многозначительно кивнула головой… Я в ужасе вскочил…
– Постой! – вскричала она, схватив меня за руку. – Постой!.. Не суди, не богохульствуй!.. Там, в той жизни все… а ты… ты только маленькая частичка этого великого всего!.. Не нам судить и устраивать… Нам только желать и молиться… Молиться, чтобы Его воля, Его благая воля исполнилась…
Я с ужасом смотрел на нее. Кровь усиленно билась в висках. Дышать было тяжело…
СI
– Лена, – прошептал я, – Лена! Если бы все так думали… то кто же стал бы устраивать жизнь!..
И я вспомнил, как говорил Марье Александровна: «Тогда все пошли бы в монастыри».
– Кто?! – вскричала она. – Избранные, крепкие духом, но не мы с тобой… а нам остается только молиться, чтобы воля Господа скорее исполнилась… чтобы он избавил мир от зла… – И она прочувствованно перекрестилась.
– Лена!.. Но кто же тебе сказал, что ты не избранная… Положим, я слабый человек… Но ты, ты крепкая духом… Не грех ли будет тебе, если из двух дел ты изберешь то, которое больше по душе, и бросишь важнейшее, святое дело?..
Она на мгновение задумалась.
– Лена! – продолжал я. – Ты знаешь Светкова. – Это честнейший, твердой души человек. Знаешь Самбунова – это тоже крепкий человек… А Лабунов – чистая душа, образованнейший, гуманный господин… Вот уже есть трое, есть закваска… И ты поддержишь нас, ты твоим непоколебимым духом…
Она быстро схватила меня за руку и заговорила дрожащим голосом:
– Володя!.. Оставь меня!.. Зачем ты зовешь меня?.. Я была тверда… О! Не смущай меня, не соблазняй!.. Мне было так хорошо…
Голос ее вдруг ослабел:
– Володя!.. Я прошу тебя!.. Уйди!.. Дай мне время… Я должна молиться… Я ни на что не решусь без молитвы… Приди завтра… завтра в десять часов… А теперь уйди, уйди, ради Бога!.. Завтра мы поговорим с тобой об этом…
Она вся дрожала. Я протянул ей руку. Она нехотя подала свою, холодную, дрожащую. Я хотел поцеловать ее, но она поспешно выдернула ее и замахала на меня…
– Прощай!.. – сказал я. – До свиданья… И да внушит тебе твой Бог человечные мысли. – Я вышел.
При сходе с лестницы я встретил Мавру Семеновну. Она тяжело поднималась, с маленьким кулечком под мышкой; увидала меня, обрадовалась. Мы расцеловались, поговорили, и я побежал к себе, на «фатеру», к коровьему купцу.
СII
Весь день, до поздней ночи, я был в тревожно-радостном настроении. Я очевидно поколебал ее, забросил великий вопрос в самое сердце. «Не может быть, – думал я, – чтобы она – рассудительная, самоотверженная, ищущая добра – решилась не последовать за мной!..»
И сердце мое усиленно билось от этой радостной, дружественной жизни вдвоем. Я был весь отдан моей мечте, слезы умиления выступали не раз на мои глаза… И мне хотелось молиться, благодарить за спасение ее…
В первый раз после тяжелого пути и бессонных ночей я нашел минуту успокоения, отдохнул душой и сердцем.
Мои хозяева оказались приветливыми и простодушными. Они накормили меня ухой из двинской стерляди и каким-то пирогом, в котором был запечен целый лещ, au naturel. Потом попотчевали наливкой из мамуры[66] и такими жирными сливками, каких я не едал во всю мою жизнь.
Они рассказали мне, что монастырь, в котором теперь жила
