“Сочетание” есть ответ нашего ума на появление в душе прилога, произвольное удержание его в сознании, собеседование с явившимся помыслом, но без всякой к нему склонности. Это состояние св. отцы почитают уже не всегда безгрешным.

“Сложением” они называют благосклонный от души прием помысла, в нее пришедшего, или предмета, явившегося ей, и затем согласие в уме своем поступить так, как внушает помысел. Вменяемость означенного состояния зависит от степени духовного возраста, в котором находится подвизающийся.

“Пленение” есть такое душевное состояние, когда не один ум, а и сердце против воли устремляется к нашедшему помыслу и через то теряет свое благоговейное настроение.

Наконец “страстию” называют такую склонность, которая, долгое время оставаясь в душе, обращается в привычку. Человек приходит в это состояние по доброй воле. По словам отцов, страсть подлежит муке не за то, что подверглись нападению от неё, но за нераскаянность. Таким образом, наш отечественный психолог XV века, вслед за св. отцами, разлагает акты душевной жизни на самые первичные состояния, которые едва можно уловлять при самом внимательном наблюдении над собою, и показывает, как помысел из безгрешного переходит в действия более и более виновные», – пишет А. М. Правдин в книге «Преподобный Нил Сорский и устав его скитской жизни» (СПб., 1877).

Для преподобного Кирилла Белозерского труд хождения по ступеням этой мистической лествицы усугубляется тяготами пустынного жития. Началозлобный демон пытается пленить подвижника, не только проникая в его помыслы и душевные порывы, но и воздвигая перед ним буквально смертельные препоны. Пахомий Логофет пишет: «Когда святой ходил по лесу… ненавидящий же добро враг, зная, что он будет изгнан оттуда святым, ополчившись на него за это, напустил на него такой сон, что святой от желания спать не мог стоять и захотел ненадолго прилечь… И только он уснул, как вдруг услышал голос, настойчиво говоривший: “Беги, Кирилл!” Проснувшись от необычного голоса, он отпрыгнул с этого места прочь. И тут же вражескими происками большое дерево упало и ударило прямо в то место, где только что лежал святой. Понял тогда святой, что это была дьявольская уловка, и как добросовестный и совершенный подвижник искренне молил потому Господа и Пречистую Его Мать отнять у него сон, что и сбылось, ибо день и ночь стал пребывать он без сна, чтобы бодрствованием смочь окончательно победить противников».

В житии преподобного описаны случаи нападения на «кущу» разбойников, а также попытки некоего Андрея поджечь келью старца, чтобы убить его, но всякий раз Кирилл чудесным образом спасается, выходя победителем из экзитенциального поединка с «ненавидящим добро врагом».

Важно обратить внимание на то, что еще в Симоновом монастыре монах Кирилл был рукоположен во священный сан, то есть, будучи иеромонахом, он мог исповедовать и причащать Святых Таин Христовых во время Божественной Литургии (самого себя в том числе), что впоследствии стало для отшельника надежным оружием в противостоянии дьявольским козням.

Впрочем, в русской аскетической традиции известны случаи, когда отшельники удалялись в пустыню, не приняв таинства священства. Преподобные Савватий и Герман Соловецкие, величайшие подвижники Северной Фиваиды, в их числе. Совершать Богослужение они могли лишь по мирскому или «мирянскому» чину – чтение Евангелия, Часослова, Псалтири, акафистов, каждение, а также принятое в русской традиции (в частности, у старообрядцев) совершение обедницы – подобия литургии (евхаристии), но без освящения даров и причастия. Все это можно было совершать либо в келии, либо в часовне.

Находясь на Соловецком острове в Белом море, ни Савватий, ни Герман не приступали ко Святому Причастию, взяв на себя тем самым сложнейший и притом дерзновеннейший подвиг покаянного и молитвенного ожидания принятия Святых Даров, ожидания, которое продлилось шесть лет (!).

Сейчас, вспоминая отшельническую жизнь и подвиги соловецких старцев, нам трудно представить, сколь тяжело, а порой и просто невыносимо было это ожидание. Однако Евангелист возвещает: «Да будут чресла ваши перепоясаны и светильники горящи; И вы будете подобны людям, ожидающим возвращения господина своего с брака, дабы, когда придет и постучит, тотчас отворить ему. Блаженны рабы те, которых господин, пришед, найдет бодрствующими; истинно говорю вам, он препояшется и посадит их, и подходя станет служить им» (Лк. 12:35–37).

Преподобные Савватий и Герман были полны этим сверхъестественным ожиданием, которое во многом расширяет слова святителя Кирилла Александрийского об «отложении Причастия» в смысле непреложного бодрствования, сердечного предвкушения встречи с Господином и упования на Его защиту.

Вспомним, как восклицал святой Антоний Великий: «Молил я Бога показать мне, какой покров окружает и защищает монаха! И видел я монаха, окруженного огненными лампадами, и множество Ангелов блюли его, как зеницу ока, ограждая мечами своими. Тогда я вздохнул и сказал: вот что дано монаху! И несмотря, однако, на то, диавол одолевает его… И пришел ко мне голос от Милосердного Господа и сказал: “Никого не может низложить диавол; он не имеет более никакой силы после того, как Я, восприняв человеческое естество, сокрушил его власть. Но человек сам от себя падает, когда предается нерадению и поблажает своим похотям и страстям”. Я спросил: “Всякому ли монаху дается такой покров?” И мне было показано множество иноков, огражденных такою защитою».

Иеромонах Кирилл, оставшись в пустыне один, в иконографической традиции вполне мог быть изображен держащим в руках палицу – меч духовный, мистически отсылающий нас к словам Спасителя: «не мир пришел Я принести, но меч» (Лк. 12:51). Возможность совершать Евхаристию в дремучей чаще на берегу Сиверского озера и становится той палицей, тем покровом, который позволяет человеку обожиться, потому что Бог вочеловечился. Именно в этом следует искать объяснение немыслимой, с точки зрения обычного человека, духовной мощи отшельников Северной Фиваиды, в том числе преподобных Кирилла и Ферапонта Белозерских.

Как и было обещано по телевизору, перед которым хозяева дома на Урицкого в конце концов так и заснули, на следующий день с утра шел дождь – мелкий, обложной, непроглядный, серого цвета. Казалось, что и без того низкое в этих краях небо лежит на земле. Каменная гряда Кириллова монастыря продолжала при этом высится над деревьями, мерцать в водяной пелене, куриться над озером, о существовании которого можно было догадываться лишь по плеску волн, по их клекоту.

Получается, что озеро исчезло в туманном мареве.

Превратилось в равнину.

В Ферапонтове, расположенном в 20 километрах на север от Кириллова, дождя меж тем не было – фронт еще не дошел, видимо. А если не дошел, то может и стороной пройти. Небо тут хмурилось, ворчало, хороводилось тучами, спорило с налетавшими порывами ветра, которые отрывали клокастые куски от облаков, и в образовавшиеся дыры входили световые столбы – то ли солнечные лучи, то ли горнее сияние.

После Успенского Белозерского монастыря, целого средневекового города, Рождества Богородицы