рек, текущих из ниоткуда в никуда. «Не будь безрассудно молчалив, – наставляет преп. Иоанн Лествичник, – чтобы не причинить другим смущения и огорчения… безмолвие уст благочестивого мужа упраздняет тщеславие». Таков преподобный Ферапонт. Имея, по благословению архимандрита и старцев, общение со многими в миру, он при этом хранит внутреннее безмолвие и немятежность, то есть пребывает в умозрительном затворе даже если и живет среди мирян или занимается хозяйственными нуждами Симонова монастыря, которые, как мы понимаем, едва ли располагали к уединению.

Таким образом, расставание старцев стало закономерным и произошло по обоюдному их согласию, ведь каждый из них был провиденциально свободен в выборе своего служения. «Бог дал свободу человеку, которого создал по образу Своему, чтобы он властвовал над желанием», – читаем у преподобного Ефрема Сирина. Но в то же время «человек имеет такую природу, что и тот, кто во глубине порока и работает греху, может обратиться к добру, а тот, кто связан Духом Святым и упоен небесным, имеет власть обратиться ко злу» (преп. Макарий Египетский).

Именно в этом расподоблении (раздвоении) и кроется христианское понимание свободы безмятежной, когда выбор между добром и злом, смирением и страстью уже есть проявление несвободы, смятения и внутренних терзаний. Отшельники Северной Фаваиды выбирают путь «узкий», немятежный, но не в смысле свободы от искушений и тяжелых трудов, а в смысле неуклонного следования за Спасителем вопреки этим искушениям и тяжелым трудам.

В Житии преподобного Ферапонта сообщается: «Нашел он очень красивое место, более других пригодное для житья, поблизости от Паского озера и другого озера, повыше того, Бородавского, между которыми – полет стрелы или чуть больше. Очень понравилось оно блаженному. Помолившись Богу и Пречистой Богородице, начал он устраивать там жилище. И сначала поставил маленькую келийку. Хотя было там пустынно, и рос лес, но больше, чем всем селениям на земле, радовался Ферапонт душою, благодаря Бога и Пречистую его Мать, что обрел место спокойное. И начал он понемногу очищать его, а затем огородил со всех сторон оградой. Спустя небольшое время пришел он к преподобному Кириллу и рассказал ему, где поселился. Преподобный похвалил его выбор и благословил его безмолвствовать там, потому что и он хорошо знал это место. И тот, получив у преподобного совет и благословение, стал усердно заниматься своим жилищем. Прежде от особых усилий он воздерживался, после же этого святой вырубил лес и расчистил то место, собирая хворост в кучу. Надумал блаженный и некие овощи там посадить, потому что место то было бедным и совершенно пустынным. Тем добывал себе святой требующее для тела пропитание. И в течение многих дней труды к трудам прилагал блаженный, рубя вокруг себя лес и расчищая землю».

Читая этот отрывок, можно предположить, что старцы уже были на этом месте, но Кирилл не признал в нем указанного ему Богородицей, тогда как Ферапонт возлюбил его, сочтя полностью «своим».

В отличие от преподобного Кирилла Ферапонт не был рукоположен в священный сан и, как пишет А. Н. Муравьев, «особенно обрадовался он пришествию одного инока, сана пресвитерского (иеромонаха. – М. Г.), который стал совершать Божественную службу, и Ферапонт почитал его, как родного отца, а сам избегал всякого старейшинства и подвизался день и ночь во всех тяжких работах, не упуская ни церковной службы, ни келейного правила по примеру древних отшельников Египта и Палестины».

Вокруг местного деревянного Рождественского храма, в котором отныне совершается Евхаристия (Божественная Литургия), начинают собираться странствующие монахи, а также паломники, ищущие пострижения. Таким образом складывается братия затерянной в белозерских землях Русской Фиваиды Рождества Богородицкой Ферапонтовой обители.

В житии подвижника мы обнаруживаем еще один любопытный эпизод, свидетельствующий о том, что Ферапонт не был рукоположен: «Пришел к нему однажды некий христианин из ближайшего селения и попросил постричь его, желая с ним жительствовать. Братия уговорила блаженного, и он повелел священнику постричь его и облечь в иноческие одежды. И нарекли ему имя Григорий». О чем это говорит? Скорее всего, о том, что Ферапонт, имея большую душевную склонность к одинокому странствию, не решается стать пастырем, то есть не хочет так или иначе возвыситься над отцами, желает остаться равным среди равных. «Святой всегда выходил из своей кельи, взяв топор и рубаху, и трудился каждый день помногу, а часто и ночи проводил без сна. Видя, как прилежно он трудится, и братия трудилась с ним так же, усердно подвизаясь и день и ночь», – читаем в житии преподобного Ферапонта Белозерского.

«Братия же, видя столь великий пример пред собою, старалась во всем ему (Ферапонту. – М. Г.) подражать, исполняя безропотно устав общежительный… братство его все более умножалось, и бояре приходили к нему просить наставления, наделяя обитель обильными подаяниями… Сходились к нему из дальних монастырей певцы и клирики всякого сана; всех принимал он с любовию, но строго наблюдал, чтобы во всем подражать чину Кирилловой обители; никто не смел держать в келлии особых яств или каких-любо вещей, кроме святых икон и Божественных книг, и орудий рукодельных. Служба церковная совершалась с глубоким благоговением, и строгое безмолвие наблюдалось за трапезою и по келлиям, где братия занималась переписыванием книг, или плетением мрежей (сетей. – М. Г.), судя по силе и расположению каждого, и все в глубоком мире исполняли возложенные на них послушания; мирским же людям не было участия в трудах монастырских» (А. Н. Муравьев «Русская Фиваида на Севере»).

Предположительно изначально насельники Ферапонтова монастыря жили в земляных кельях, как и монахи Кирилловой обители, но по мере роста братии и умножения «обильных подаяний» на берегу Бородавского озера началось сначала деревянное, а затем и каменное строительство.

Около 1406 года о монастыре узнает можайский князь Андрей Дмитриевич, сын Дмитрия Ивановича Донского (в то время Белозерье было его уделом), и просит старца прибыть в Можайск, «побывать у нас Бога ради и благословить нас. Есть у меня к тебе великое духовное дело, о котором скажу наедине».

Интрига, которую вольно или невольно создает Андрей Дмитриевич, становится для Ферапонта известным искушением, сердечным мятежом, смятением, потому что он недоумевает, что стало причиной такого решения князя. Разговаривая с княжеским посланником, старец со смирением и твердостью сообщает: «Мне, господин, уйти отсюда, как мне кажется, невозможно: боюсь Бога и Пречистой Богородицы. Я ведь немощный и грубый чернец, как ты и сам видишь. Да что за дело имеет наш господин, великий князь Андрей Дмитриевич, ко мне, нищему и худому? Должны мы, нищие, о них Бога молить, а не по миру волочиться бесчинно на позор и осуждение мирским людям».

Однако в ответ он слышит следующее: «Мне, отец-господин, никак не велено возвращаться без твоей святыни». Затем посланник падает на землю и начинает умолять Ферапонта не ослушаться Андрея Дмитриевича.